Должность во Вселенной. Время больших отрицаний - Владимир Савченко

Пеца будто по голове ударили. Он как стоял с двумя чайниками в руке, так и сел на стул, который перед этим занимал гость: челюсть его отвисла, заварка из чайника полилась на ковер. Там, немыслимо далеко, у рабочего стола, доцент Любарский рассматривал фотоснимки «мерцаний», сделанные Васюком для его доклада. Валерьян Вениаминович не смог их использовать: оказался великоват формат, в кассету эпидиаскопа снимки не пролезали. Он оставил их в папке.

После первых секунд оглушения все в голове Валерьяна Вениаминовича начало быстро, даже поспешно как-то, с лихорадочным пощелкиванием упорядочиваться и яснеть. «Вихревые „мерцания“ – это галактики в ядре Шара. А штриховые и вибрионные… – назвали же! – отдельные звезды, оказывающиеся близко к нам. Время „мерцаний“ – это время существования там звезд и галактик, миллиарды и десятки миллиардов лет. Соответственно и – (щелк, щелк!) – глубины Шара простираются не на тысячи, даже не на десятки тысяч физических километров – там сотни тысяч килопарсек! Размеры побольше Метагалактики… И до самых глубин непрерывно убывает квант действия в переходном слое – до немыслимо малых величин, иначе не вместилось бы там все ни в пространстве, ни во времени. Поэтому так и быстры „мерцания“ – галактики-события и звезды-события. Поэтому же – (щелк, щелк!) – и феномен непрозрачности Шара, его ядра: попробуй просвети прожектором Вселенную, просмотри ее насквозь в телескоп, прощупай локатором… попробуй, пролети сквозь нее снежинка или дождевая капля! И пучкообразное схождение гравитации от той же причины. Очень просто: поле тяготения распределено равномерно вокруг Земли – чем больше участок пространства, тем больше в него попадает силовых линий. А из-за неоднородности выходит, что в Шаре даже на высоте нескольких километров пространства больше, чем в иных местах над целым краем, даже над материком. Вот он и втягивает силовые линии, собирает их, будто колосья в сноп. Но… боже мой!»

Валерьян Вениаминович поставил чайники на пол, провел ладонью по лицу. Не было никакой радости в том, что он понял. Напротив, было жутко, брала оторопь. И еще чувствовал он себя бесконечно униженным, просто уничтоженным. Природа нашлепала его и поставила носом в угол… И он еще сетовал на сотрудников, что они-де мало думают над общими проблемами Шара, мельчат – а сам!.. Лучше вовсе не думать, чем думать так: составил в уме уютный, кабинетный образ Шара – в самый раз для подтверждения теории и умеренных практических дел. Когда установили, что до центра не менее сотен километров, отнесся скептически: что-то больно много намерили! А как он позавчера засомневался в сообщении Корнева: уж прямо и тысячи километров!.. А сотни тысяч килопарсеков – не желательно? Ускорения времени в тысячи, в десятки тысяч раз тоже представлялись ему чрезмерными, их ведь практически использовать нельзя.

А ускорения, при которых звезды-солнца, рождаясь и живя там, мелькают метеорами, а галактики взметываются и рассыпаются ракетами-шутихами, – не желательны?.. Микросекунды и века, микроны и килопарсеки, 1038 и 10–38 – что природе эти интервалы и числа, меры нашей конечности!

– А вот это я и вовсе не понимаю, – не унимался Любарский. – На полях пометки: «Телеск. Максут., выдержка 0,2 сек.». Что за чепуха! Во-первых, такие снимки можно получить только на телескопах-рефлекторах с диаметром зеркал от пяти метров и более. Во-вторых, экспозиция должна быть не две десятых секунды, а несколько часов. Обычно держат всю ночь, поворачивая телескоп за небосводом… А эти черточки, которые можно истолковать лишь как собственные движения звезд в галактике, – такое и вовсе возможно заметить только за десятки лет наблюдений!.. Валерьян Вениаминович, не томите мою астрофизическую душу, объясните, что это: имитация, мистификация?..

– Не имитация и не мистификация, – сказал Пец глухим голосом. – Это «мерцания». Сняты действительно через телескоп Максутова.

– Вот это да!.. – пролепетал доцент, поднял глаза на хозяина, лицо у того было страшное. Тоже сел, держа снимки в руке.

Минуту оба сидели в оцепенении. Валерьян Вениаминович вспомнил, как вчера с Васюком-Басистовым и Терещенко поднимался в аэростатной кабине к ядру. Поднимался, прямо сказать, как директор, чтобы ознакомиться с новым участком исследований, принять новый объект. Он и до этого разок наблюдал «мерцания» – с крыши, в бинокль. В кабине, когда баллоны подняли ее на полтора километра, он несколько раз приложился к окуляру телескопа, отлаженного на автоматическую наводку и слежение… Но и тогда его куда больше занимало не сомнительное сверкание в облаке тьмы над головой, а то, как ловко организовали дело механики и инженеры – за мелькнувшим с метеорной скоростью светлячком-«вибрионом» можно было проследить в телескоп! Дал Васюку задание на снимки – и вниз, к делам.

«Все было перед глазами – только не трусь мыслью, держись на уровне своих же идей! Плохо, когда человек не умеет держаться в жизни на уровне своих сильных идей, лучше ему и не выдвигать такие… „Ум мой был далеко, и я не видел, ум мой был далеко, и я не слышал“, – вспомнил Пец древнеиндийское изречение, покачал головой. – Не так: ум мой был мелок – и я не видел».

Валерьян Вениаминович поднялся, раскрыл одежный шкаф, достал рубашку.

– Так. Вы, Варфоломей Дормидонтович, располагайтесь в гостиной, там Юля вам постелила, отдыхайте. А я поеду, погляжу все это в натуре. – И взялся за телефон, вызвать машину.

– То есть как?! – Доцент тоже встал – красный, растерянный, гневный. – А я… а меня? Да я вас… да я вам завтра яду в чай подсыплю!

И вид у него был такой, что действительно – подсыплет.

IV

Так в ночь с восьмого на девятое апреля времени Земли завершился первый этап в исследовании Шара, этап, в котором они нашли то, чего не искали.

…И текла эта знаменательная ночь над Катаганью рекой тьмы и прохлады, рекою без берегов. Серыми мышками шмыгали по улицам автомобили и последние троллейбусы. Люди спали в домах, люди видели сны, всхрапывали или стонали от страсти, люди шли на ночную смену, люди гуляли в обнимку по весенним бульварам, разговаривали, целовались. Типографские машины с пулеметной скоростью перерабатывали рулоны бумаги в кипы завтрашних газет, в пекарнях автоматы быстро выпекали и укладывали в лотки хлеб наш насущный, а также насущные булочки, кренделя и пирожные.

Отсветил ежевечерний накал верхних уровней («наконечника») башни, запасших дневное тепло, – башни, бетонного дерева, выросшего в Шар и распространившего по земле корни-коммуникации. И мчались по ним – по шоссе, по рельсовым, воздушным и водным путям – материалы и приборы, метизы и механизмы, деловые бумаги и продукты… все то, посредством чего рутинная жизнь – озабоченная, уверенная, целеустремленная – накладывает лапу на неизведанное-необычное, подчиняет его своим нуждам.