Опыты сознания - Георг Гегель

Так как, далее, чистая существенность вещей, как и их различие, принадлежит разуму, то, собственно говоря, более уже вообще не могло бы быть речи о вещах, т. е. о чем-то таком, что для сознания представляло бы собой только негативное его самого. Ибо если все многочисленные категории суть виды чистой категории, то это значит, что она есть еще их род или сущность, а не противоположна им. Но они суть уже то двусмысленное, которое в то же время само по себе имеет в его множественности инобытие по отношению к чистой категории. Они на деле ей противоречат этой множественностью, и чистое единство должно снять их в себе, благодаря чему оно конституируется как негативное единство различий. Но как негативное единство оно исключает из себя в равной мере и различия как таковые, и упомянутое первое непосредственное чистое единство как таковое и есть единичность – новая категория, которая есть исключающее сознание, т. е. сознание того, что для него есть некоторое «иное». Единичность есть переход категории из своего понятия к некоторой внешней реальности, чистая схема, которая в такой же мере есть сознание, в какой она благодаря тому, что она – единичность и исключающее «одно», есть намек на «иное». Но это «иное» этой категории – только другие первые категории, т. е. чистая существенность и чистое различие; и в ней, т. е. именно в установленности «иного» или в самом этом «ином», сознание точно так же – оно само. Каждый из этих разных моментов отсылает к другому; но в то же время сознание не приходит в них ни к какому инобытию. Чистая категория отсылает к видам, которые переходят в негативную категорию или в единичность; но последняя отсылает назад к видам, она сама есть чистое сознание, которое в каждом из них остается для себя этим ясным единством с собой, но единством, которое точно так же относят к «иному» – исчезнувшему, когда оно есть, и возрожденному, когда оно исчезло.

3. Познание пустого (субъективного) идеализма

Мы видим, что чистое сознание установлено здесь двояким образом: то как неспокойное блуждание, проходящее через все его моменты, в коих видит перед собой инобытие, снимающееся в процессе постижения; то, напротив, как покоящееся единство, уверенное в своей истине. Для этого единства названное движение есть «иное»; а для этого движения названное покоящееся единство есть «иное»; и сознание и предмет сменяют друг друга в этих взаимных определениях. Сознание, следовательно, есть для себя то блуждающее искание, а его предмет – чистое «в себе» и сущность, то оно есть для себя простая категория, а [его] предмет – движение различий. Но сознание как сущность само есть весь этот процесс перехода из себя как простой категории в единичность и предмет и созерцания этого процесса в предмете, снятия предмета как различенного, присвоения его себе и провозглашения себя достоверностью того, что оно есть вся реальность – как оно само, так и его предмет.

Его первое провозглашение есть лишь абстрактная пустая фраза, гласящая, что все принадлежит ему (sein ist). Ибо лишь достоверность того, что оно есть вся реальность, есть чистая категория. Этот первый познающий себя в предмете разум находит свое выражение в пустом идеализме, который видит разум только таким, как тот есть для себя на первых порах, и который воображает, что, показывая во всяком бытии это чистое «мое» (in allem Sein dies reine Mein) сознание и объявляя вещи ощущениями или представлениями, он показал это «мое» [сознание] как завершенную реальность. Он должен быть поэтому в то же время абсолютным эмпиризмом, ибо для заполнения этого пустого «мое», т. е., для различия и всего его развития или формирования, его разум нуждается в некотором постороннем толчке, в котором-де только и заключается многообразие процесса ощущения или представления. Такой идеализм становится поэтому столь же противоречащей себе двусмысленностью, как и скептицизм, с той только разницей, что скептицизм выражает себя негативно, а идеализм – положительно, но он столь же мало согласует свои противоречивые мысли о чистом сознании как всей реальности, а равным образом и о постороннем толчке или чувственном ощущении и представлении как такой же реальности, а бросается из стороны в сторону от одного к другому и впадает в дурную, а именно в чувственную, бесконечность. Так как разум есть вся реальность в значении абстрактного «мое» (Mein), а «иное» для него – равнодушное ««постороннее», то в этом установлено именно то знание разума об «ином», которое оказалось тем, о чем составлено мнение (Meinen), процессом восприятия и рассудком, постигающим «мнимое» (das Gemeinte) и воспринимаемое. В то же время самим понятием этого идеализма утверждается, что такое знание не есть истинное знание, ибо только единство апперцепции есть истина знания. Чистый разум этого идеализма, следовательно, для того чтобы достигнуть этого «иного», которое для этого разума существенно, т. е., следовательно, есть «в себе», но которого этот разум не имеет внутри себя самого, сам возвращается к тому знанию, которое не есть знание истинного; таким образом разум, заведомо зная, что делает, добровольно осуждает себя на неистинное знание и не может отказаться от мнения и процесса восприятия, которые для него самого не обладают истиной. Он пребывает в непосредственном противоречии, утверждая нечто двойственное, прямо противоположное, в качестве сущности: единство апперцепции и в то же время вещь, которая, как бы она ни называлась – посторонним толчком, или эмпирической сущностью, или чувственностью, или вещью в себе, – остается в понятии своем тем же «посторонним» упомянутому единству.

Этот идеализм впадает в это противоречие, потому что он утверждает в качестве истины абстрактное понятие разума; поэтому для него столь же непосредственно возникает реальность как такая, которая, напротив, не есть реальность разума, тогда как разум между тем должен был быть всей реальностью; такой разум остается беспокойным исканием, которое в самом искании объявляет совершенно невозможной удовлетворенность процессом нахождения. – Однако действительный разум не столь непоследователен; будучи лишь достоверностью того, что он есть вся реальность, он в этом понятии сознает, что как достоверность, как «я» он еще не есть поистине реальность. И он движим побуждением поднять свою достоверность до истины и заполнить пустое «мое».

Мы видим теперь, что это сознание, для которого бытие (das Sein) имеет значение своего (des Seinen), хотя и входит опять в мнение и воспринимание, но входит не как в достоверность некоторого лишь «иного», а располагая достоверностью того, что оно само – это «иное». Прежде с ним бывало лишь так, что оно воспринимало кое-что в вещи и узнавало на опыте; теперь оно само делает наблюдения и производит опыт. Мнение и воспринимание, которые раньше устранялись для нас, теперь устраняются сознанием для него самого; разум стремится знать истину, найти как понятие то, что для мнения и воспринимания есть вещь, т. е. обладать в вещности только сознанием себя самого. Разум теперь проявляет общий интерес к миру потому, что он есть достоверность того, что он наличествует в мире, или что наличность – разумна. Он ищет свое «иное», зная, что обладает в нем не чем иным, как самим собой; он ищет только свою собственную бесконечность.