Одно преступное одиночество - Анна Данилова

Но я молчала. И вот в тот самый вечер как раз между нами произошла крупная ссора, у Коли сдали нервы. Уже не зная, что предположить и как раскрутить меня на откровенность, он стал требовать, чтобы я еще раз показала ему сапфиры. Высказал предположения, что они все-таки, наверное, ненастоящие, что подделка. Потом плел что-то о любовнике, который мне подарил эти, как он выразился, «синие стекляшки»… Потом мы перешли на другие, более опасные темы, касающиеся личного пространства. Я высказала предположение, что у него есть любовница и что мне нет до нее никакого дела, а потому пусть он и меня тоже оставит в покое. Мне важно было переключиться на другую тему, чтобы он забыл хотя бы на время о серьгах. Да я вообще не видела его таким разъяренным, злым, обиженным! Он открыто упрекнул меня в том, что я бездельница, ничего не делаю, только трачу заработанные им деньги, на что я ответила ему, что бизнес изначально принадлежал моему покойному отцу, то есть, по сути, мне! Тогда он припомнил, что спас меня от решетки за финансовые махинации, на что теперь уже я, разозлившись, ответила ему, что еще вопрос, действительно ли настолько серьезны были мои просчеты, что могли привести нас к банкротству, а меня – в тюрьму. Ну а после уже он зачем-то, должно быть, для того, чтобы причинить мне боль, напомнил мне о моем бесплодии, я разрыдалась и пулей вылетела из квартиры…

Я просто уверена, что после моего ухода именно Коля устроил в квартире настоящий погром! Он искал сапфиры! Кто знает, может, он к тому времени уже рассказал кому-то о них или нашел потенциального покупателя? Возможно, его и убили-то из-за них, хотя мне в это не верилось, уж слишком надуманной и нежизнеспособной была эта версия.

С другой стороны, ну просто невероятное совпадение! В нашем доме находится сокровище, стоящее миллионы, за полчаса до его смерти мы с Колей ругаемся из-за сапфиров, и вот его убивают! Причем его же пистолетом!

Костров рассказал Игорю, что выстрел был произведен, возможно, во время борьбы. То есть можно предположить, что убийца пришел к Коле вовсе не для того, чтобы его ограбить или тем более убить, а просто поговорить, что-то выяснить, о чем-то спросить, поставить перед фактом или же с угрозами. Никто не знает, связано ли это с сапфирами или нет, возможно, причина ссоры, конфликта кроется в его личной жизни, о которой мне ничего не известно, но факт остается фактом: Коля первый выхватил пистолет. Уж это я точно знаю. Возможно, он достал пистолет, чтобы защищаться, а может, для того, чтобы убить человека, которого ненавидел или боялся. Или этот человек что-то знал о нем, он мог быть просто шантажистом, и Коля хотел его убить! Если бы нас с мужем связывали если не любовь, то хотя бы искренние дружеские чувства и мы бы знали друг о друге больше, то я, возможно, смогла бы догадаться о мотиве убийства. Я бы знала его новых друзей или подруг, быть может, Коля познакомил бы меня с женщиной, которая, предположим, родила ему ребенка или была беременна от него… Да мало ли! Но после того, как Коля изолировал себя от наших общих друзей, выпал из нашего круга, я понятия не имела, с кем он встречается, на кого тратит свои деньги, ради кого стремится выглядеть красиво. Но что-то подсказывало мне, что после того, как я вышла из квартиры, оставив его один на один со своим раздражением и злостью, он, переворачивая все вверх дном в поисках королевских сережек, открыл дверь человеку, имеющему отношение к его новой, полной тайн жизни. Возможно даже, это была женщина.

Но в эту мою версию совершенно не вписывался образ няни Кати.

Не желая расслабляться в квартире следователя, продолжая не доверять ему, я, упорно борясь со сном, все же не выдержала и, укутавшись в плед, как в кокон, уснула.

Лучано, черноволосый итальянец, красавец в пестром свитере, синих джинсах и желтых высоких ботинках, пижонище, с широкой улыбкой и веселыми глазами, с которым я встретился в театре, рассказал мне о том, что действительно двадцать девятого октября вечером он стоял на крыльце театра с сигаретами в кармане и, страстно желая закурить, окликнул проходящую мимо молодую женщину, спросив, нет ли у нее зажигалки. Женщина эта, к его удивлению, не только дала зажигалку, но и подарила ему ее. На мой вопрос, сможет ли он узнать эту женщину, парень ответил, что, да, конечно, «без проблем». Предупрежденный своей подругой-танцовщицей Милой о том, насколько могут быть важны его показания, что от них, быть может, зависит судьба человека, он согласился проехать со мной в следственный комитет, чтобы принять участие в опознании.

Я немедленно связался с Костровым. Хотя, не будь у меня этого радостного повода с ним встретиться, был другой, менее приятный: я должен был выразить ему все свое недовольство действиями следователя. Уж слишком грубая была работа – Неустроев примчался к нам буквально через минуту после того, как нами была обнаружена злосчастная красная куртка с припудренным стеклянной пылью капюшоном!

Кроме того, я должен был высказать ему свое подозрение в отношении Кати, моей няни. Хотя, по прошествии времени, поразмыслив, я решил, что не стоит все-таки делать скоропалительные выводы, что Катя умная девушка и, даже, если допустить, что ее целью было стать моей женой, она все равно не стала бы действовать так грубо и глупо, подбрасывая куртку. К тому же маловероятна была ее связь с убийством Львова.

Костров, как мне показалось, услышав про Лучано, обрадовался и сказал мне, чтобы мы немедленно поехали с моим драгоценным свидетелем в следственный комитет.

Я понимал, что времени для того, чтобы подготовиться к процедуре опознания, у Неустроева (а я был уверен, что главным действующим лицом в этом деле будет именно он) было маловато, но все равно очень надеялся, что вот уже совсем скоро с Лены будут сняты все обвинения и ее наконец окончательно отпустят.

В машине Лучано (а он был один, Мила, его подруга, осталась в театре, у нее была репетиция) рассказывал мне о том, как был занят эти последние дни, как помогал своей семье в бизнесе, рассказал даже про свою бабушку, которой сделали операцию по замене коленного сустава. Он был милым парнем, и я, поглядывая на него, спрашивал себя, не приснился ли мне он – до такой степени уже и не верилось, что скоро вся эта история с арестом Лены закончится и мы с ней сможем наконец заняться своей личной жизнью. В моих планах было как можно скорее оформить наши отношения. Я был готов к свадьбе, я хотел ее, мне просто не терпелось сделать Лену счастливой. Слушая рассказ Лучано о своей поездке на родину и улыбаясь в моменты, когда он делал ошибки в произношении слов, я благодарил Господа за то, что этот итальянец курит и что в тот вечер он вышел на крыльцо театра без зажигалки.

Как я и предполагал, Неустроеву понадобилось время, чтобы подготовиться к опознанию, и пока он обзванивал нужных ему людей, отдавал какие-то распоряжения операм, отрывая их в этот вечерний час от ужина и своих семей, мы втроем, Лучано, Ефим Борисович и я, сидели в отдельном кабинете и беседовали. Я, понятное дело, был не спокоен, и когда за дверью раздавались шаги, переставал дышать, надеясь, что вот сейчас дверь откроется и я увижу Лену. Хотя, мозгами-то отлично понимал, что Лену я смогу увидеть лишь после опознания. Так уж случилось, что у нас с Костровым была всего пара минут, чтобы мы, оставшись наедине, обменялись информацией, и он успел мне объяснить, где Лена и что с ней – невежливо было оставлять нашего драгоценного свидетеля одного.