Дальняя бомбардировочная... Воспоминания Главного маршала авиации. 1941-1945 - Александр Голованов

Принесли соломы, расстелили у двери и легли спать. Только задремали, слышим стук в дверь. Быстро вскочили, посмотрели в окна, есть ли кто возле дома. Никого нет, тихо. Вышли с хозяином в сени, прислушались — тихо. Проходит минут пять-семь, старческий голос просит открыть дверь и пустить в хату. Я спрашиваю у хозяина шепотом: „Кто это?“ Он отвечает: дедушка. Прислушались еще, не принудили ли каратели дедка постучать, но все тихо. Деда впустили. Ребята осмотрели местность вокруг дома. Дедок говорит: „Пришел, сынки, на вас посмотреть. Ведь мои два сына тоже где-то воюют и, наверное, подумали мы с бабкой, так же скитаются, как и вы. Будьте осторожны, в деревне много полицаев“. И он со слезами на глазах ушел. Ночь прошла спокойно. Утром хозяева дали нам покушать, и только мы вышли со двора, смотрим — стоят дедок с бабкой. Дедок сказал: „Идите, а мы за вами, а то стоя опасно разговаривать. Мы ведь с бабкой охраняли вас всю ночь. Я за вами следил все время, как только вы вошли в деревню“. Проводили они нас с километр и потихоньку сунули каждому по куску мяса (зарезали для нас гуся и сварили). Мы были тронуты до слез.

День воскресный, солнечный. Базарный день, деревня большая. Прошли мимо базара и стали выходить на окраину, где были вырыты на холмах ямы. Прошли эти ямы, и когда обернулись, то увидели: за нами примерно в двухстах метрах следует человек. Сначала мы этому не придали значения. Но вскоре установили, что он движется за нами, сохраняя определенную дистанцию. Это было подозрительно. Хозяин советовал идти на деревню Вербовку, а затем на станцию Балаклея, ну а там по железной дороге можно добраться поближе к дому. До Вербовки двенадцать километров. Прошли километров шесть-семь, к дороге справа стал примыкать лес, а слева посадки подсолнуха. Наш спутник, чувствуем, ведет себя неспокойно, что-то затеял. Мы помнили наказ деда: „Будьте осторожны“. Я говорю ребятам: „Будете делать то, что я“. В одном месте, видим, он начинает догонять. Я быстро сворачиваю в подсолнухи, ребята за мной, вроде бы за нуждой. Он подходит к нам и говорит: „Долго, сволочи, я шел за вами, тут вам и конец“. И вытаскивает из-за пазухи обрез. Вот он, оказывается, кто, кулак недобитый! Я был начеку и выстрелил первым.

Часов в десять пришли в Вербовку, затем двинулись в Балаклею, там попали в дом к сапожнику. Он дал нам по лепешке, мясо у нас было, пообедали. Он рассказал: „Балаклея нейтральная полоса, а в восьмидесяти километрах отсюда есть деревня, в которой стоит Красная Армия“. Дорогу рассказал. Пришли в деревню к вечеру. Там стоял заградительный батальон. К командиру батальона попали, когда начало уже темнеть. Он был удивлен, как мы очутились в деревне, и никто нас не задержал, ведь деревня крепко охраняется. Документов, удостоверяющих личность, у нас не было. Поверил на слово, поместил нас к старшинам, утром, мол, разберемся. Утром нас построили, оказалось человек тридцать-сорок. Тут были и цыгане, и много всякого народу, но все без документов. Особый отдел отобрал у нас оружие. „Прибудете к себе в часть, вам выдадут новое, а на фронте оно нужно“. Пришлось отдать. Построили нас в колонну по три человека и в сопровождении двух автоматчиков направили, как дезертиров, в штаб полка в деревню Бугаевку (запомнил эту деревню по фамилии комиссара нашей эскадрильи Бугаева в 164-м РАП в Воронеже). Связь заградительного батальона с полком была пешая или конная на расстоянии тридцати километров. В деревнях, по которым нам приходилось проходить, не пускали даже попить воды: дезертиры, чего с нами канителиться… Ночью привели в Бугаевку к какому-то сараю, часовые передали нас командиру взвода, который был под хмельком и потребовал сдачи холодного и огнестрельного оружия. Часовые сказали, что перочинный нож есть только у летчика, и показали на меня. Этот перочинный нож с дарственной надписью подарила мне группа, которую я переучивал в Воронеже в 1940 году на ДБ-3. Я попробовал не отдавать. Сержант: „Расстреляю!“ На просьбу встретиться с кем-нибудь из командования полка только усмехнулся. Затолкнули в темный сарай, где люди лежали на холодном земляном полу. Правда, через час пришел тот же комвзвода и перевел нас рядом в комнату, где у них была гауптвахта и находились два красноармейца. Все же удобнее! Часа через два друзья этих красноармейцев принесли хлеба и какой-то бурды, которой они с нами поделились. На следующий день часов в десять-одиннадцать нас всех построили и за двенадцать километров повели в штаб дивизии. Когда мы пришли в штаб, оказалось, он перебазировался в другое место, разговаривать со мной никто не стал, а сказали: „Вот пошла колонна, и вы с этой колонной идите, а по прибытии на место — разберемся“. Колонна состояла примерно человек из пятисот — шестисот, впереди шли два автоматчика.

Да! Попали, нечего сказать… Я ребятам говорю: „Надо отсюда сматываться, пока не поздно“. Выработал план — бежим при первой возможности и добираемся к своим самостоятельно. Дело к вечеру, слева подсолнечник, а дальше лес. Мы трое плетемся сзади колонны. Обстановка — лучше некуда. Ребятам говорю — делать, что я. Свернули в подсолнухи, садимся вроде по надобности. Подождав минут десять-пятнадцать, когда колонна отошла подальше, мы направились к лесу и, идя по опушке, пришли в деревню. Зашли в крайнюю хату, напились воды, посидели, расспросили, кто в деревне и велика ли она. На улице темно. Только собрались уходить, как заходят три красноармейца. Ну, думаю, пропали. Я им говорю, что из штаба дивизии нас направили догонять колонну. „Вы случайно не видели, по какой дороге она идет?“ Они пожали плечами и переглядываются, а мы с ребятами шустро выходим из хаты. Бегом в огород и там залегли. Они опомнились, выскочили из хаты, начали кричать — вернитесь. Постояли на крыльце и говорят: „Прозевали“.

Когда они ушли, мы пошли по деревне, чтобы найти хату, где можно было бы спокойно переночевать. Хата попалась чистая, встретила нас молодая хозяйка, а старуха сидела у печи и варила картофель. Ночевать не пускали, надо разрешение у начальства. Но мы закрыли дверь на крючок, съели картофель и легли спать на полу у дверей. Спать было холодно. Рано утром хозяйка пробовала выскочить из хаты, но ей не удалось. Вот ведь прыткая какая. Объяснить бы ей, в чем дело, но все равно ведь не поверит. Попили воды, закрыли снаружи дверь и пошли из деревни. Когда были уже на бугре, хозяйка вырвалась из хаты и побежала, видимо, сообщать о нас начальству. Но теперь это уже было не опасно, — успеем уйти.

Часов в 14 зашли в деревню, которая оказалась битком набитой техникой и войсками разных родов. Идти к начальству за содействием не было никакого желания… Зашли в хату, сидят человек шесть ребят в возрасте 16–17 лет. Мы попросили напиться, завязался разговор. Они были комсомольцы, и я им рискнул довериться. Рассказал, кто мы и дальнейшие планы. Романтика наших похождений их, видно, заинтересовала, и они обещали помочь. Принесли соленых огурцов, воды и дали нам по кусочку хлеба. Стали вырабатывать план: как выбраться из деревни, ведь она сильно охранялась, и как дальше идти? Нельзя было попадаться частям этой дивизии, так как нас снова могли направить в штаб, а там посчитать за дезертиров. Два паренька пошли на разведку и вернулись через полтора часа. Известными им ходами ребята вывели нас из деревни, минуя всех часовых, под какой-то железнодорожный мост. Мы с ними распрощались и тронулись в пугь… Так мы шли несколько дней полями, мимо населенных пунктов, питаясь подсолнухами, ночуя в стогах сена.