Вторая смена - Лариса Романовская

– Ну что ты, Бобрик? Все ведь уже хорошо. Все…

Похож голос или нет – я не знаю. И Борис Аронович Мирской, скончавшийся третьего апреля две тысячи девятого года, тоже уже не знает.

Мы курим все в том же гаражном закутке – как два сопливых подростка, которым больше некуда приткнуться, с этими их неловкими желаниями и неудержимыми слезами. Темчик сидит на корточках, я – на заботливо подставленной картонной коробке.

Сейчас встанем, пойдем домой, нас Анька ждет. Сядем ужинать, телик врубим, потом Темка в комнату за компьютер пойдет, а я белье развешу и у Аньки уроки проверю, какие-нибудь. И снова стану перебирать разные сомнительные безделушки, искать закладку, просроченный аргумент. Надо только не подпускать Аньку к окнам в тот момент, когда к соседнему подъезду причалит медицинская спецмашина, вызванная родственниками покойного Бобренка. То есть Мирского Б. А. Потом с ними поработаю.

– Жень, ты ему вот так зачем?

– Работа такая. Научишься, – неловко улыбаюсь я. – Это очень просто. Если захочешь, то…

– Не знаю. Может, не захочу. – Темчик бросает на землю окурок.

Он же убивать умеет. Переквалификация нужна. Надо, чтобы кто-то из наших мужиков объяснил про такое, я могу не справиться.

Из кармана Темкиной куртки выглядывают мордочки шерстяных носков. Во внутреннем кармане лежит ствол.

* * *

С соседями, естественно, повезло. До буйного отпускного сезона оставалось два месяца, поезд шел наполовину пустой. Или наполовину полный, если кому угодно.

Савве Севастьяновичу было угодно размышлять под ненавязчивый храп. Сразу, как отъехали из Витебска, сосед улегся на свою полку и засвистел, оставив в его распоряжении подернутый скатеркой стол. Савва Севастьянович честно водрузил туда ноутбук, крышку откинул, но дальше дело не пошло. Рапорт не вытанцовывался на искусственном белом листке, строчки подпрыгивали в такт ласковой тряске.

По коридору мягко прошел случайный пассажир – звук шагов наметился и сразу утонул в красном ворсе вытертой дорожки. За стенкой добродушно переругивалась пожилая пара: Старый приметил супругов еще на вокзале. Не надо им мешать помощью – на ближайшем перегоне уже помирятся, а пока до своего Смоленска доберутся, снова поцапаются всласть.

Старый не шевелился, смотрел в окно на загустевший закат. Не мог сосредоточиться. Отвлекался то на слабый назойливый стук ложечки в опустевшем стакане, то на тяжелый запах, въевшийся в пальто. Так и будет смердеть до Москвы. Под стать запаху были воспоминания о визите на местное кладбище.

Сегодня утром Савва Севастьянович бродил между могил, искал нужную. На табличку или памятник не надеялся, ориентировался по следам, пробовал углядеть неведомые мирскому глазу ромашки-радужки, вечный звон, квадратные корни. Или, может, молодильную яблоню здесь в свое время посадили? Однако ничего такого на глаза не попалось. Маленький памятник отыскался сам. Ни фотографии, ни фамилии. Только имя – «Марик». И дата под ним. Год рождения и смерти у Марфиного сына совпадал.

Могила чистая, такая, будто здесь пару дней назад прибирались. Фаддей хозяйничал. Давно, лет эдак семь назад, а то и все пятнадцать. Больше никто из Сторожевых сюда не заглядывал – если только Марфа мысленно.

Обычное захоронение, ничего, кроме младенца, тут не найдешь. Но Старый все равно спустился, проверил. Потом сидел на облупившейся скамейке, поглаживал белую плитку памятника, неловко молчал, не решаясь уйти с потревоженного места.

Потом были прогулки по адресам, на которых некогда квартировала Ирка-Бархат. Сколько она местной Отладчицей проработала? Лет тридцать, не меньше. Много квартир сменила. Начала со съемной комнатушки у Смоленского рынка, а уезжала из приличной квартиры на площади Победы. Старый обшарил даже новостройки на месте давно снесенных деревянных домов.

Заодно приметил: судя по тому, что в городе творится, Фаддей в последнее время с участка отлучается – на пару дней, а то и на неделю. Надо будет этот момент разъяснить. Конечно, не официальным запросом в минскую Контору. Савва даже собирался нанести Сторожевому визит: чего себя скрывать, на кладбище так наследил, что мало никому не покажется. Но тут в телефоне запищали, забурлили новости, сильно осложнившие и без того непростой ход событий. Фонька учудил, проявил инициативу на месте, из желания решить поставленный вопрос в кратчайшие сроки. Такой энтузиазм обнаружил, что хоть записывай Афанасия в диверсанты. Фонька от щедрот душевных мог барышень с панталыку сбить и Ростю заодно вдохновить на подвиг.

По всему выходило, что группа долго не протянет, нужно быстро раскапывать истину. А она ведь на поверхности, всего-то и надо – сложить три факта воедино, сообразить, что общего между Саввой Севастьянычем, Евдокией и Анной. Может, Фоня догадался?

Надо завтра поинтересоваться, какой именно белены и в каких ударных дозах Афанасий объелся? Спрашивать осторожно. Фоня все время норовит подогнать задачу под ответ, не сильно вчитываясь в условие. Не может поверить, что кто-то другой мыслит не его понятиями и категориями, а иными, собственными. Сознание почти как у мирского.

Как бороться с таким недостатком, Савва Севастьянович знал. Прикидывать разработку для вразумления Фонькиных мозгов было интереснее, нежели думать о дальнейшем. Еще дней десять у Саввы Севастьяновича в запасе. Дальше уже все, конец фильмы. Если сейчас это не случится, то вообще непонятно, когда произойдет.

– Вода минеральная, с газом и без, мороженое, пиво холодненькое! – В коридоре зазвучала мягкая скороговорка буфетчицы, сразу щелкнула дверь купе.

– Три – нет, лучше четыре. Ну давайте «Лидское» ваше! Антох, брать тебе?

Неведомый Антоха радостно соглашался, пересчитывал купюры. Ребятки в Москву возвращаются, решили по дороге истратить остатки местной валюты. Не на сувениры же ее пускать. У них помимо пива еще кое-что в багаже имеется – Савва Севастьянович чуял нераспечатанную водку на приличном расстоянии, тут всего в три купе разница. Сейчас наклюкаются! Ближе к ночи шуметь начнут, а там их проводница ссадит.

Любая из Саввиных девчат обязательно бы бутылку грохнула, во избежание проблем. А он сейчас ясную память этим гаврикам наколдует, чтобы поутру помнили весь перечень обезьяньих выходок. И парочку лишних подвигов надо им в воспоминания подбросить – для воспитательного момента.

Вроде Старый тихо ведьмачил, не поднимая рук, а все равно спугнул соседа. Тот ожесточенно почесался, зашуршал простыней. Глянул на Савву Севастьяновича:

– Не знаете, вагон-ресторан уже открыли?

6 апреля 2009 года, понедельник

Плывут куда-то котики на самодельном плотике,

Они одеты в шортики и в белые носки.

Носы у них шершавые, глаза янтарно-ржавые,

Они плывут с гитарою под пение трески.

А в море волны водятся, и рыбы в дно колотятся,

А рыженький за лоцмана – он тут умнее всех.