Зимний солдат - Дэниел Мейсон

Его лошадь инстинктивно последовала за ними. Он ухватил уздечку, попытался ее остановить, но она мчалась вперед вместе с остальными. Вокруг лязг обнажаемых сабель, стук стремян, хлопки хлыстов. Лошади с дикими глазами, с пеной на трензелях. Как картинка отцовских сражений.

Господи, подумал он, как будет горд майор: мой сын погиб в бою вместе с гусарами, сражаясь с ордой.

Он прыгнул, ударился о землю, закрыл голову руками. Лошади мчались мимо него, комки грязи взлетали из-под копыт. Он поднялся, шатаясь, по-прежнему стараясь уберечься от мелькающих лошадиных ног. Все вокруг кипело от выстрелов. Он побежал, пробираясь между всадниками; за его спиной столкнулись войска – такого звука он никогда в жизни не слышал. Но Люциуш не обернулся, он думал только о том, как убежать. Он пересек лужайку, двинулся вверх по склону, туда, где офицер выкрикивал команды, и достиг цели, как раз когда в шею офицера влетела пуля и повалила его. «Ложись!» – крикнул кто-то где-то. Ошеломленный, ничего не понимая, Люциуш бросился на землю. В нескольких шагах от него офицер хрипел, схватившись за горло; кровь, пульсируя, выплескивалась между пальцами. Люциуш машинально подполз к раненому и зажал сонную артерию. Кровь переливалась через его руки. Вокруг взметнулись в воздух сосновые иглы. Что-то горячее на плече, как пчелиный укус. Он попытался зарыться в землю, выставив вверх руки – все еще не отпуская шею офицера, – но тот дернулся, верхняя часть его головы взмыла вверх, как боевое знамя, и глаза удивленно распахнулись. Землю сотряс очередной толчок. Рот Люциушу забило землей, он перекатился, откашливаясь, с трудом встал на ноги и снова побежал. Прочь, быстрее, пригнув голову – пока не добежал до рощи и не схватился за ствол дерева.

Он тяжело дышал. Перед глазами маячил удивленный взгляд того офицера. Он потер глаза ладонью, будто для того, чтобы отогнать видение, и обнаружил, что руки залиты кровью.

В некотором отдалении солдат махал рукой: «Сюда!» Люциуш не знал, ему ли он машет, но пошел, перебираясь через огромную кучу земли. Он дополз до верха, и почва под его ногами взорвалась выстрелами; он скатился вперед. Вокруг него пулеметчики стреляли из-за земляного укрепления; стволы торчали в просветах. Он не остановился. Невероятно, что всего несколько сот метров отделяло его теперь от офицера с пробитой шеей.

Он продолжал отступать и увидел, что вокруг него раскинулся обширный полевой лагерь. Солдаты с боеприпасами подбегали к пулеметным гнездам, другие, с ведрами и саперными лопатками, разбредались по лесу. Мимо проехал кавалерийский полк со знаменами на пиках. Он вглядывался: откуда это все? Фронт же должен быть далеко, там, в долинах. Солдаты смотрели на него с ужасом; он понимал, что весь вымазан в крови и выглядит устрашающе. Подскочил санитар, но Люциуш отмахнулся. Вокруг – грузовики с боеприпасами, с них разгружают ящики со снарядами. Наспех сколоченные стойла. Палатка первой помощи. Полевая кухня. Наконец-то безопасное место.

Только теперь он остановился, чтобы отдышаться, согнулся, упер ладони в колени.

Так вот что такое война, подумал он. На протяжении двух лет, в Лемновицах, он считал, что знает ее, – но все это были лишь ее раны, ее шрамы, ее следы. Не война как таковая.

Люциуш вдруг резко выпрямился. Лемновицы. Он должен добраться до Лемновиц, до Маргареты, прежде чем дотуда доберется война.

Пункт связи был устроен в деревенском доме, десятки проводов тянулись вдоль потолка к набору радиоаппаратов. В глубине нервно ходил туда-сюда человек в высоких сапогах. На нем была фуражка и меховой кивер, украшенный богатым плюмажем и серебристым черепом. Капитан. Он быстро оглядел Люциуша с видом не столько пораженным, сколько раздраженным: как у такого перемазанного человека хватило духу войти к нему в штаб.

Люциуш отдал честь:

– Лейтенант медицинской службы Кшелевский, господин капитан. Австрийская Четырнадцатая армия. Из полевого госпиталя в Лемновицах.

Капитан вгляделся в форму военного медика, в кровь и грязь.

– Где-где? – Череп над его лбом бесстрастно взирал на Люциуша.

– Лемновицы, капитан.

– Впервые слышу.

– Это полевой госпиталь, капитан. К югу от Надворной.

– Господи боже, лейтенант. – Капитан присвистнул. – Здесь-то вы как оказались?

Люциуш подумал о своем походе через холмы, потом о Маргарете у реки, потом о Хорвате, о своих зимних ампутациях, о церкви, о гусаре, который вел его через метель. Потом Надьбочко. Дебрецен. Будапешт. Вена. С какого момента рассказывать?

– Простите, господин капитан. Здесь – это где?

– Здесь-то? Да это вонючая русинская дыра, которая и сифилитику для сортира не сгодится, а Вена почему-то считает, что ее надо защищать.

Не совсем те сведения, которые были нужны Люциушу. Но капитан не дал ему возможности задать еще какие-нибудь вопросы – он обернулся к адъютанту, который услужливо возник рядом.

– Проводите доктора в полевой штаб. Я думаю, там такие люди могут понадобиться.

Они двинулись по дороге. Туман отступал, обнажая пейзаж из хуторов и неглубоких долин; пятна зелени, желтизны и бурого цвета. Вдали, как одеяла, расстилались маленькие черные прямоугольники, при более внимательном взгляде становилось ясно, что это наступающие русские части. Казалось невозможным, что они уже видны, а он вот, идет себе. Как крошечные полки́ на отцовских картинах, ожившие почтовые марки, едущие по полям, где спокойно работают крестьяне. Но здесь селяне выглядели не столь безразличными. Дороги были заполнены людьми – некоторые шли группами, некоторые поодиночке; все оставляли за спиной восходящее солнце. Они несли узелки с вещами, детей, кур. Женщина на ходу кормила грудью ребенка, вокруг его рта плясал синий рой мух.

Люциуш видел, что к востоку по небу тянутся столбы дыма. На обочине лежали кучи ранних злаков, от них сладко пахло скошенной травой. Сидящий солдат боролся с размотавшимися портянками.

Он оглянулся. Позади вставали горы под покровом темно-зеленого леса. Они казались такими спокойными. Где-то там, подумал он, – Лемновицы, Маргарета. С тех пор как он услышал ночной звон колоколов, прошло меньше двенадцати часов.

Они сдвинулись на обочину, уступая дорогу пехотному полку, чьи мундиры выцвели до разных оттенков синего. За строем солдат виднелись поезда и остов города. Вокруг поднимались странные башни, назначения которых он не понимал, – тонкие, сужающиеся кверху пирамиды с большими угловатыми верхушками, как первобытные статуи безруких людей.

– Нефтяные вышки, – сказал адъютант, проследив его взгляд. – Это Слобода-Рунгурска, на ветке к Коломые.

Мы стоим тут две недели, продолжал он. Это Двадцать четвертая австрийская пехотная дивизия, под началом Фон Корды. Ну что от нее осталось. Армия разбита, люди измучились. С момента наступления русских в начале месяца они были вынуждены отступать, перебираться через Прут. На севере еще хуже. Луцк пал на прошлой неделе. На юге Черновицы в осаде, и говорят, что и они пали. Теперь оборона сосредоточивается у подножия холмов – есть опасения, что нефтяные месторождения будут потеряны или, что еще хуже, что русские снова отвоюют горные перевалы, которые у них отбили еще в первые месяцы войны.