Рапсодия гнева - Дмитрий Янковский

– Наверное, не как боги, а как титаны у греков, их же вроде скинули с небес на землю, помнишь? Вот и мы с тобой как они. Были на небесах, а теперь пришлось встать на грешную землю, почувствовать себя в шкуре тех, кто всю войну проползал на брюхе и просидел в окопах да на горячей броне. Под пулями.

Он в задумчивости сорвал еще одну травинку, сунул в рот и сплюнул с досадой на горечь.

– Спецназ – это, конечно, звучит гордо, – вытер губы Андрей. – Но самые настоящие воины в мире – это все же пехота, мотострелки. Ты когда-нибудь думал, что такое ходить в атаку на окопавшегося врага? Выжить – один шанс из тысячи! Пули свистят, мины рвутся… А мы тут думаем, помирать или нет. Стыдно.

– Точно, стыдно, – согласился Саша. – Умирать надо с достоинством. А нам с тобой, коль по чести, так вообще бояться нечего. У твоих родителей, кроме тебя, сын и дочь, у меня сестричка, даже внучку уже родила. Переживут, веришь? А каково тем, кто у родителей один? Вот им, наверное, страшно.

– И все-таки хотелось бы сделать в жизни побольше, а то что мы успели? – пожал плечами корректировщик. – Жениться бы, детей родить, может, книгу написать про все это.

– Ладно тебе! – Фролов начал рыть с нарастающей злостью на неподдающийся грунт. – Если мы сделаем то, что задумали, то ничего лучшего в жизни все равно уже не достигнем, веришь? Если погибнем, то это обидно, слов нет, что-то не доделаем, конечно, но на всю жизнь ведь все равно не надышишься! Когда бы смерть ни пришла – все равно кажется рановато, так ведь? Зато тут десятки пацанов спасем, может, и больше. Кто-то из них женится, нарожает детей, напишет книгу, изобретет лекарство от рака. Сделает все то, что мы не доделали, а потом еще в сотню раз больше.

– Но про нас никто не вспомнит, – с грустной уверенностью вздохнул Андрей.

– Да какая разница! Вспомнит, не вспомнит… Разве в этом соль? У нас есть возможность сохранить несколько десятков жизней, стоящих больше, чем наши. Вот у тебя невесты даже нет, а у кого-то из тех, кто пойдет штурмовать укрепрайон, есть жены, может, даже дети. Прикинь! Ну чем тебе не память, если ценой твоей жизни встретятся несколько пар влюбленных и каждый из них будет счастлив, затем родятся хотя бы пять детишек, будут улыбаться, смеяться, расти, читать азбуку и запускать бумажных змеев, разве не здорово?

– Красиво говоришь. – У Андрея даже глаза блеснули. – А ну, дай и мне покопать!

Минут через десять слой грунтогравия кончился и пошла легкая земля, такую копать – счастье.

– К полудню управимся, – заглянул в яму Фролов. – Хорошо бы первый выстрел сделать ровно в двенадцать…

– Чего тебя так припарило с этим полуднем? – Корректировщик устало вытер пот со лба, уселся в глубокую тень ямы, достал сигарету и звякнул знаменитой своей зажигалкой.

– Да так… Детские воспоминания… Вы в войнушку играли?

– А то! У меня был здоровский пистонный маузер, черный, совсем как настоящий.

– А у меня револьвер, – улыбнулся Саша. – Тоже пистонный. Помнишь такие? У них левая часть барабана вверх сдвигалась, чтоб пистоны засунуть.

– Ну! У Мишки с Бартеньевки такой был. Блестящий.

– Во-во!

Фролов тоже слез в яму, выклянчил сигарету и облокотился спиной о сыпучую теплую землю. Из стенок ямы торчали длинные белесые корни травы, земляной червь неуклюже пытался скрыться в насыпанной сверху куче, а прямо над ухом отчетливо застрекотал усевшийся на камень кузнечик. Лето… Как в детстве – звонкое, жаркое, погруженное в глубокую чистоту небес.

Только на родине, в Крыму, ранним летом всегда распускались маки, а тут их почему-то совсем мало. Странно. Может, земля не такая? Отец рассказывал, будто есть такая легенда – маки растут там, где пролилась на войне кровь героев. В Крыму их много-много, целые поля алеют, особенно возле Бахчисарая. Едешь на машине, а кругом будто кровавое море плещется, но не страшное, а какое-то светлое, умиротворенное.

– У нас была такая игра, – продолжил Саша. – Называлась «полдень». Кто ее придумал и почему так назвали – никто не помнил. Но смысл в том, что надо было успеть до полудня привязать на самой верхушке водонапорной вышки алую тряпицу. Вроде флага. Одна команда обороняла водокачку, и для нее врагами были все, кто лезет на забор и на вышку. Без разницы. Если обороняющиеся не давали привязать флаг никому, то выигрывали они, но такое бывало редко, поэтому в оборону ставили тот двор, который проиграл в прошлый раз. То есть они уже не могли проиграть, только выиграть, если никого не пропустят. Проиграть могла только одна из нападающих команд, понимаешь? Если не они первыми повесят флаг.

– Да. Но мы в такое не играли… Откуда вы взяли такие правила?

– Я же говорю – никто не помнит. Две нападающие команды начинали игру за час до полудня на площади у самого моря, это километров пять от водокачки. Надо было вовремя добраться, не истратив на это ни копейки, хотя если получится зайцем или на «колбасе», то можно было и троллейбусом. А у самой водокачки завязывался бой между теми, кто успел добраться. Но тряпицу нужно было' привязать до полудня, иначе выигрывают обороняющиеся.

– Классная игра, – отбросил окурок Андрей. – Жаль, что у нас такой не было.

– Точно! Там важнее всего была сплоченность команды, дисциплина, организованность, все работали на одного, на того, кто взялся повесить флаг. – Саша тоже докурил и бросил окурок на дно ямы.

– Выброси наверх, – посоветовал корректировщик. – Зачем гадить в собственной могиле? Про игру я понял, но при чем тут сегодняшний день? Просто память о тех временах?

– Не о временах, а о человеке, – пояснил Фролов, беря в руки лопату. – Ты купался в Мартышке у волнолома?

– Конечно.

– Помнишь, там полузатопленный понтон у берега?

– Ну, с него было классно нырять.

– Ага… Однажды пацаны с Толстухи заняли понтон и никого не стали пускать, сказали, что это теперь их территория.

– Ты лопату отдай, – забрал инструмент Андрей. – Руки будут трястись, а со мной ничего не сделается. И что дальше?

– У нас был Колька Малков, его все звали Малым, но не за рост, а за фамилию. Так вот, он предложил толстухинским сыграть в «полдень» – если выиграют, то понтон их, если проиграют, то как раньше – общий. Мы вообще-то струхнули, потому что толстухинским не было равных в «пекаря» и в «стенка на стенку», но то игры хоть и командные, но по большому счету там каждый сам за себя.

– Я помню, играли, – снова начал копать Андрей.

– Ну вот. Они по самонадеянности согласились, конечно, только обороняющуюся команду потребовали набрать смешанную – и из наших, и из толстухинских, чтоб по-честному.

– И вы выиграли?

– Не мы… Колька Малый.

– Так ведь командная игра… – удивился корректировщик.

– Понимаешь, Колька убегал от пацана с Толстухи и с разбегу налетел ногой на здоровенный ржавый гвоздь «сотку». Наверно, на сантиметр в голень вошел. Другой бы бросил все и побежал домой, правда ведь? Мало, что ли, мест купаться, кроме понтона? Но Колька от противника оторвался и полез на вышку, представляешь? Кровищи с него вылилось не меньше полстакана! Когда он повесил флаг, как раз прозвенели куранты на Ушаках. Было так тихо, что все услышали, даже на часы не надо было смотреть. Потом ему кололи уколы, а толстухинские на понтоне больше не купались, прыгали с волнолома. Малый потом всему двору хвастался шрамом на ноге, даже девки над ним не смеялись, как надо всеми. Это был наш общий главный полдень, понимаешь? Но в особенности он был главным для Кольки. Тогда мы все считали его героем. Да он и погиб как герой…