Магия дружбы - Ирина Лазаренко

– Магия темных кровавых ритуалов и светлой нерушимой дружбы, – пояснял ничуть не смущавшийся Шадек, загораживая плечом вишневую Бивилку.

– Дружбы? – лукаво улыбалась Гавель. – По-моему, это называется…

– Тебе кажется! – быстро перебивала Бивилка и смущалась окончательно.

Ходить по Фонку было некуда и незачем. Снега намело еще больше, теперь улицы представляли собой сплошные белые поля с кое-где протоптанными узкими тропинками.

– Любопытно, – заметил как-то Шадек, – а что за занятия находит себе Каль? Сколько времени прошло, а я его, можно сказать, и не видел толком. Что он делает целыми днями?

Бивилка, листавшая одну из нянюшкиных книжек, вяло пожала плечами, не подняла головы от исписанных страниц.

Каль, худой светловолосый паренек, скорее мог сойти за ее собственного родственника, чем за Эрренового. Старшего брата он очень любил, смотрел на него со щенячьим обожанием и ни в чем не прекословил. Швец тоже обожал братишку, но отчего-то никогда не дознавался, чем занимается Каль целыми днями. Хотя, если подумать, вопрос был очень даже интересный и странно, что Эррена он не занимал.

Ближе к закату на Гавель нападала хандра и тревога, она делалась молчаливой и раздраженной. Швец старался к вечеру оставлять свою работу, а маги подтягивались поближе к эльфийке, занимали ее пустяковыми разговорами и мелкими делами.

Ей явно делалось легче уже от того, что рядом кто-то был.

После ужина нянюшка обыкновенно заводила свои рассказы, от которых подчас становилось еще жутче, но останавливать ее никто не пытался – очень уж интересные истории! Даже Каль, если был дома, оставался послушать. Он забивался в угол потемнее и в то же время – поближе к брату, и вел себя не громче, чем вымытая посуда на полках.

А еще каждый день, несмотря на снежные заносы, к Эррену ходили односельчане, заказавшие шитье.

– Никогда б не подумал, что поселковому швецу в зиму не продохнуть от заказов, – удивлялся Шадек.

– Так весна придет, – возражала Бивилка. – Пойдут пляски, гулянки, свадебные сговоры, поездки в Килар. Вот и запасаются загодя красивыми одежками. Ведь швец один на две сотни жителей – если загодя не озаботишься обновкой, так потом без нее останешься!

– Можно съездить в город да купить. Была охота зимой в снегу тропинки рыть ради новой рубашки!

– Готовое шитье никогда так ладно не сядет, как скроенное по твоей мерке, – строго заявила Бивилка.

Шадек, смешно изогнув брови, покосился на платье девушки – свободное, слишком для нее широкое и скроенное, похоже, вообще без всяких мерок. Пожалуй, если бы Бивилка прорезала дырки для рук и головы в мешке из-под картошки, то разница наряда с ее платьем осталась бы незамеченной.

– А весной, когда все цветет, обновляется и ярчеет, красиво выглядеть хочется каждому, даже бабушкам столетним, – девушка тоже поглядела на свои колени, обтянутые шерстяной тканью и почти тоскливо закончила: – Так что почти каждый сельчанин, наверное, хоть пояс закажет, хоть накидку какую.

Почти все, кто приходил к Эррену, вели себя спокойно и тихо. Даже двое зачуханных орков, по виду – обитатели общинной избы, очень вежливо расшаркивались, старались быть незаметными и не слишком следить на половиках. Но были и такие, что скандалили: пожилой гном топал ногами так, что тряслись стены, а упитанную рябую девицу и ее матушку пришлось выставлять во двор почти силой, до того настырно и визгливо они выражали свое возмущение.

– Я ж разве виноват, что она так разъелась за зиму? – объяснял потом раскрасневшийся взъерошенный Эррен. – Заказала платье на весну, богатое, красивое. Мерку сняли месяц назад, так потом с каждой примеркой приходилось выпуски делать. Теперь оно вообще не налезает, а девка в крик! А я-то что? Насильно ее на лавке держу и калачами закармливаю, чтоб потом ломать голову над ее шитьем?

Гавель и маги только посмеялись, но почти тут же девица с матушкой, даже не выйдя со двора, решили вернуться, и выглядели так, словно обеих на Эрреновом подворье искусали бешеные осы. Вперевалку надвигаясь на комнатушку, где работал Эррен, старшая женщина трубно ревела: «Что себе возомнил этот гадский гад? Вздумал припрятать здоровый отрез дорогой ткани? Обижает девочку почем зря?»

Швец впервые пожалел, что не устроил свой рабочий уголок в комнате на втором этаже. Авось защитница пятипудовой «девочки» не стала бы карабкаться по лестнице?

Во второй раз выдворять тетку пришлось уже вдвоем: Шадек тащил ее под левый мясистый локоть, Эррен – под правый. Дочка, к счастью, следовала за мамой сама, жалобно хлюпая носом. Каль, в какой-то вздох вывернувшись непонятно откуда, распахнул перед процессией входную дверь. Снаружи еще долго были слышны крики, в которых угадывалось «Ой вы, люди добрые, послушайте и скажите».

Помимо подобных редких встрясок не происходило ничего. И Шадек, хотя и настроившийся наслаждаться бездельем, томился и маялся.

Быть может, если бы Бивилка не сказала о призорцах, если бы маги не решили, что могут их найти, если бы не начали действовать, – возможно, тогда Шадек в самом деле смог бы отдыхать и лениться без зазрений совести. А так – словно мерзкий тонкий голосок донимал его, ядовито вопрошая: «Что, сдался, маг? Не осилил задачки?»

Потому много дней спустя, когда по селу поднялся переполох, Шадек выкатился к общинному колодцу в числе первых, на ходу натягивая куртку и без конца притопывая ногой, на которую отчего-то никак не налезал сапог.

– Весь дом! Все подворье!

Агын, и без того высоченный, вскарабкался на слежавшуюся снежную глыбу. Вокруг него быстро нарастало кольцо взволнованных жителей Фонка.

О чем орали на улицах – никто толком не понял. Вроде как убили кого? Вроде как целое семейство?

– Все как есть! – грянул орк. Из его рта густыми клубами вылетал пар, тут же рассеивался под рывками ветра. – И люди там же!

Сбоку от Шадека выкрутилась из толпы Бивилка. Маг, не глядя, перехватил ее за плечи, поставил перед собой: со всех сторон ощутимо напирали.

Агын обвел собравшихся выпученными глазами и наконец объяснил:

– Подворье кожемяки Вражки все целиком в каменную глыбу заковало!

* * *

Летом ортайское небо было густо-синим. Осенью – сизым. Зимой – грязно-белым. Ближе к весне, когда уже ощущалось ее приближение, небо начинало сереть, а только сугробы сходили, наливалось бледной голубизной, которая сгущалась к приближению лета и уже в первые его дни выливалась васильковой синью.

Нынче до весны было еще далеко, и небо оставалось белым. Казалось, оно начинается прямо над сугробами, и невозможно понять, где заканчивается эта застиранная белизна: то ли прямо над головой, то ли так высоко, что выше – один лишь порог Божинин.

Каменная глыба, заключившая внутри себя подворье кожемяки, почти не отличалась цветом от зимнего неба. Светло-серая, с подернутой рябью поверхностью, как будто примятой порывистым восточным ветром.