Вечность во временное пользование - Инна Шульженко

Когда однажды, изрядно выпив сначала на вернисаже, где они вежливо поздоровались и разошлись по разным компаниям, и потом продолжив во дворике у Виски, он достал её своим нытьём и натиском, она вскипела:

– Да кому это нужно? Было и прошло. И ты тоже – сейчас есть и когда-то пройдёшь. Зачем тащить в постель прошлое? Если тебя возбуждает, что с нами в постели в твоей голове все твои женщины, – ради бога, а меня прошлое не возбуждает! Вообще! Я живу в настоящем времени.

– Браво, – сардонически вскинув брови, кивнул он. – Ну хорошо. Чего так из себя-то выходить?

– Я не выхожу из себя. К каждой новой интрижке человек уже есть сумма всех предыдущих, разве не так? Я не могу сидеть за столом или лежать в постели и обсуждать оргазмы, как вино: ах, вот помню урожай 1999 года, вот это было лето!..

Виски засмеялся:

– Неплохо!

– Вот и отстань, – примирительно улыбнулась и она.

– Что, и как девственности лишилась, не расскажешь?

– Господи, как же ты меня достал! – Она покачала головой и допила свой бокал. – Хватит ревновать: иди сюда и покажи, на что ты способен.

И насколько подчас суетливым и невыносимо многозаботливым был Виски в быту, настолько прямолинейным и невозмутимым он являл себя в сексе.

На кухне своей жизни он крутился быстро, как мог. Но ровно настолько в постели он не суетился вообще, становился словно бы и выше ростом, и стройнее, и весомее. Только наслаждение и то, что к нему ведёт: никакие ложные цели не могли сбить его компас с верного курса в нужную гавань.

– В сексе я люблю женщин больше, чем себя, – сразу задушевно поведал он ей, ещё во время их бегства из Парижа на море.

– То-то у тебя физиономия такая самодовольная, – проговорила она, посмотрев на него прищуренным от солнца глазом с солёными ресницами.

– Да, – скромно потупился он.

Но если бы у него в постели была бы такая же суетливая манера, как в дневной жизни, Беке не смогла бы с ним спать. Она себя знала: ей было бы смешно, а принадлежать смешным мужчинам было не в её вкусе. Уму непостижимо, на что приходилось идти актрисам, чтобы сняться у Вуди Аллена.

– Может, на самом деле ты просто оголтелая феминистка?

– То есть, чтобы ожидать от своего мужчины чего-то большего, чем корм и кров, надо быть «оголтелой феминисткой»?

– Ну не знаю. Матери моих детей от корма и крова никогда не отказывались…

– Нет, когда дети – там вообще другие правила, и я в них не очень. Я чисто про М и Ж.

– Про первичное, типа? Про X и П?

– Да, про антропологию.

– Рептилоид ты мой.

– Да-да.

– Ну? Ответ будет?

Беке перевернулась на живот:

– Разве это так трудно для понимания?

– Что «это»? Ты озвучь – тогда и решим. Не очень-то просто, знаешь ли, угадывать, что ты хочешь сказать.

– Люблю этот тупой трёп после акта.

– Не увиливай.

– Ладно. Я хочу сказать вот что: мне кажется, что, если у женщины есть своё жильё и свои средства на пару хороших туфель и ужин, она всегда будет ожидать от своего самца чего-то большего. Вот.

– Ну чего большего-то? – взвыл Виски. – Вот ты, как стриптизерши, которые по три часа раздеваются!

– Мерси.

– Вообще-то это не комплимент! Чего – «большего»? Скажи прямо: машина? Самолёт? Дом на море?

– Нет, – протянула Беке. – Всё это можно арендовать.

– А чего же тогда?

– Не знаю… Чтобы он был не только про еду и тачку…

– Зашибись. В общем, ты сама не знаешь, чего хочешь от своих любовников, – заключил Виски, протягивая ей бокал. – Давай за женщин, которым от мужчин не нужны ни туфли, ни самолёты!

– Ну ты гад, – засмеялась Беке, чокаясь с ним.

Однако ночью, когда она прислушивалась к какому-то новому ощущению, опоясавшему её бёдра, как хула-хуп удовольствия… или как орбита – планету? или не знаю, как что, – сладкий опоясывающий лишай! – и совершенно отстранилась от него, Виски, обычно будто на поверженную добычу любивший взгромоздиться всеми своими лишними килограммами на её длинное тело, на этот раз приподнялся на локте и внимательно посмотрел в чужое далёкое лицо.

Все девочки хотят диснеевских принцев, даже умные. Аурочка ты моя, кто бы мог подумать, – и, разгадав загадку, рухнул на неё.

– Ну-у-у! – запротестовала она.

– Ты знаешь, что практически подпрыгиваешь во сне всем телом?

– Ну конечно, это с детства.

– А что было такого в твоём детстве, что ты до сих пор дёргаешься?

– Мама переводила нас с сестрами через железную дорогу, и не знаю как, но я оказался под поездом. Мама лежала на насыпи эти бесконечные несколько минут и очень громко кричала мне: «Замри! Не шевелись!» Я тоже все эти минуты кричал.

– Господи боже.

– Ага.

– Какой ужас. Это сколько тебе было?

– Пять лет.

– Кошмар! Молодец!

– Да, я молодец.

– И как же ты там лежал? Не могу себе представить…

– Вот так, – и с наивностью, каждый раз совершенно обезоруживающей Беке, Виски показал ей, как именно он лежал под несущимся поездом: вытянулся всем телом – и руки-ноги вытянул, и тянул носок, и изо всех сил прижал ладони к бёдрам, плечи задрались вверх и стали уже. И сама эта нелепая попытка зримо донести до неё произошедшее на секунду почти сделала его и правда словно ребёнком.

Заметив, как сузились у неё глаза, он придвинулся к ней:

– И вот он я, брыкаюсь во сне, к вашим услугам, – он взял в ладони её груди и немного свёл их вместе. – Твои соски смотрят вверх – как глазки закатывают. Тоже заигрывают со мной?

– Ждут.

– Вы дождались, – сказал он им.

Съёмки на гаджетах фильма о вариации рок-н-ролла ушедшего века в лице винтажного пьяницы, выжившего неизвестным науке способом, шли полным ходом. Режиссёр Кристоф, который, как оказалось, вообще почти не отрывает глаз от монитора, только если рядом нарисуется Од, исправно принимал флешки с видеозаписями добровольных собирателей примет настоящего времени с самими собой в главных ролях, Рон поставлял всё новые комбинации из разных музык и записывал парижские шумы, Адаб выбирал места, где ещё стоило подснять материала. Они заезжали на какие-то выставки в маленьких галереях в центре города и в кафельных залах индустриальных зданий, выходивших на железнодорожные пути, побывали в нескольких сквотах и парке с рамами, где пубертатные подростки являли чудеса эквилибристики на скейтах и роликах, завернули на танцевальный турнир под музыку, не чуждую герою фильма, и некоторое время исправно посещали гранд-концерты ровесников Лефака, традиционно балующих летний Париж своим присутствием.