Контракт - Светлана Храмова

— Давно хотел спросить, да вспоминалось не к месту, сейчас тоже не лучший момент.

— Среди ночи все не вовремя, потому простительно, — пробурчал дежурный, ему явно хотелось одного: вернуться в свою постель, но он уже понял, что изметавшийся постоялец житья ему не даст до самого утра, если не поговорить с ним по-человечески. Все они, артисты, одинаковы. Та вот тоже на манер артистки была. А чем кончилось? Стыд один, иначе и не скажешь. Он поежился от внезапных воспоминаний. — Здесь лучший номер отеля, — выговорил дежурный с нарочитым безразличием в голосе, будто боялся новых вопросов.

— А можно посмотреть, как он выглядит? Постояльцев ведь нет, отель пуст. Я со дня на день уеду — и вовсе никого не останется.

— Мы на ремонт закрыты. Для вас исключение сделали. Обычно отбоя нет от желающих пожить в уединении, вдали от шума и суеты. Номер этот строго-настрого запрещено открывать. Заколочен. Мы сами туда не входим уже больше месяца. Аварийное состояние. — С лица пожилого дежурного вдруг ушла напускная угрюмость, сонливости тоже и следа не осталось. По природе он добряк, Митю за стеснительность и тихость нрава даже полюбил. Уж больно играл красиво, Иоганн даже плакал иногда, заслушивался. Он вытащил связку ключей из кармана, позвенел, нашел нужный и отпер дверь будто бы заколоченного номера.

— Я и сам начал забывать, как комнаты здесь выглядят. — Он прошел, жестом приглашая Митю последовать его примеру. Розовые стены, бледно-розовая мебель, в глубине, на небольшом возвышении — огромная кровать с подобием алькова, легкий намек. Зеркала блестят, пыль незримым налетом делает их матовыми, но откуда ей проникать в запертые покои, скорее обозначившееся запустение лишило стекла прозрачности. — Направо — ванная комната, ванна с джакузи вписана великолепно. Автор интерьеров потрудился, рассчитал каждую деталь. Номер — гордость отеля, — Иоганн почему-то глубоко вздохнул. Медленно прошел в ванную, Митя неотступно следовал за ним. Иоганн с опаской толкнул дверь, заглянул внутрь. С явным облегчением обернулся к Мите и спросил, неожиданно повеселев: — Красотища, не так ли?

Митя увидел роскошно оборудованную, преувеличенно просторную ванную комнату, не более. Современную донельзя, но под старину. Даже с пушистым ковром на полу, как Илона бы сказала: «с честным ворсом». Стены в бледных, едва тронутых малиновым цветом лилиях, только ванна в глубине, чуть слева от двери — слоновой кости, но тоже с непременным розоватым отливом, почти перламутровым, особые лампы в потолке придают гламурность и блеск. Да, верное слово — гламурный номер, глаза слепит. Это в запустении он так выглядит… сложно небось в таком вечном сиянии постояльцам приходится. Но возможно, иначе не гостили бы здесь, любителей блестящих поверхностей предостаточно.

— А что же здесь реставрировать-то? — подивился Митя. — Все в полном порядке, на мой взгляд.

— Это на ваш, месье. Тут и зеркало повреждено, уголок треснул, вглядываться нужно. Стена не в порядке. Да и вообще, решили переосмыслить оформление, изменить дизайн.

— Блеска прибавить? — улыбнулся Митя.

— Не знаю. Нам не сообщают. Ремонт будет, об остальном не осведомлен. Пойдемте-ка спать. Скоро светать начнет.

Ощущение таинственности розового номера не исчезло до конца, но самообладание к Мите странным образом вернулось. Неплохо бы и уснуть, вполне возможно, роковой рояль увидится в розовом свете. И с балдахином. Наползающая дремота неожиданно свела на нет мысли о передозировке конкурсного напряга.

— Да, у меня утром выступление. Самое важное. Уже почти сплю. — Он уже входил в свою комнату, всего-то три ступеньки вверх — замысловатая планировка, хитрая. — Спасибо за экскурсию, Иоганн.

— Вас разбудить, месье?

— Если мы оба не проспим — то в восемь. Очень прошу, не проспите!

— Да уж постараюсь, месье, — пробурчал Иоганн, понимая, что спать придется не дольше пары часов. Еще завтрак для месье, Иоганн в отеле один, исполняет все функции сразу, чаи по ночам — это, пожалуй, чересчур. Но что поделаешь, волнуется. Хороший парень, пусть отдохнет чуток, разбудим. Дежурный на всякий случай проверил будильник, улегся и мгновенно отключился, за годы службы в отеле привычка вырабатывается. Теперь наверху спокойно — угомонившийся Митя дышал ровно, почти беззвучно — чаю подостывшего успел всего пару глотков сделать — и будто в яму беспамятства провалился, уснул.

Утром, за миг до вкрадчивого стука, почти царапанья Иоганна в дверь, Митя открыл глаза. Невольно улыбнулся царапанью — так разбудить, чтоб не потревожить, — и громко объявил:

— Да, я слышу!

Дверь приоткрылась, непроспавшийся Иоганн старательно выговорил:

— Вот и славно, месье, завтрак почти готов, спускайтесь. — Подшаркивая, он устремился в кухню, на самом деле он только приступал к приготовлениям, но это не более десяти минут, месье как раз успеет в окно посмотреть, умыться. А фирменный йогурт получился отменным! Еще пару дней потерпеть — и гостиница опустеет вовсе, никто ночью не разбудит, можно будет отдохнуть, хотя за многолетнюю службу Иоганн уже и позабыл, чем хороши каникулы, прикипел к гостиничному делу, освоил и прикипел. И воздух здесь чист, неправдоподобно чист и свеж! Если хозяин займет его в ремонтных работах — пожалуй, даже лучше.

Митя увидел легкий снег за окном. Как видение, вот-вот растает, но ему показалось, что предзнаменование доброе. Особенный день. Свежий. И он чувствовал себя свежо, ночные метания будто приснились ему, бодр и энергичен. Впрочем, это нормальное для него состояние перед важным концертом. Если бы не было такого внутреннего мотора перед выступлением — музыку бы бросил и бежал, не оглядываясь. Всегда так — главное, дожить до выступления — и вот уже нет выматывающего ожидания, тревожных дней и судорожных ночей, долгих и безмолвных, время их вышло! Была б возможность — играл бы круглосуточно. Это его спасательный круг, заслон от пугающей жизни, в которой он мало что понимает, да и не пытается понять. Если по-честному, если тайком самому себе признаться.

Легкий душ, теперь облачение: рубашку он отдавал в стирку и снова надевал ту же самую, примета такая: если первое выступление успешно — экзамены сдавать, рубахи не меняя. А конкурс — тот же экзамен. Только с ажиотажем, интервью, прессой — с шумом, короче говоря. Шума Митя не любил. Но и отшельником становиться не хотел. Поэтому — мучаясь и страдая, как андерсеновская русалочка, что ступать по берегу не могла, да выбор такой сделала — морщиться от боли, но шагать. Но любить. А Митин выбор — внутренне морщиться от боли, но играть. И любить… ведь он любит, он любим. Пусть странно, пусть рывками, но он и сам несовершенен. Что за интерес его любить? Он прекрасно понимает. Музыка легкости не терпит, чтоб звучать естественно и просто, нужно ей жизнь отдать и назад не просить. Да и зачем она, жизнь, если отказаться от музыки, закрыть рояль? Облегчение часа на два — а потом с ума сойдешь, только уже по-настоящему. На миг предашь — музыка к тебе не вернется. Почему-то он это знал. И еще знал, что с людьми проще. Тут даже предательство простительно. Люди говорят, вот в чем закавыка. Говорят и лгут. А музыка звучит. Но звучит не всем, не для всех то есть. Она душу отбирает, а взамен звучит. Не отдашь ей душу — останется безмолвной. Каменной.