Римская цивилизация - Роберт Виппер

В подобном положении был поэт Лукреций Кар, как можно судить из посвящения в его поэме. Его прозвище, Carus, распространенное в кельтских областях и встречающееся только у рабов и вольноотпущенных, указывает на его происхождение и объясняет отчасти его затруднительное положение в обществе. В униженных выражениях ищет великий римский просветитель поддержки у важного человека, одного из провинциальных наместников, сторонника Помпея, Кая Меммия. «В мысли о твоем достоинстве, Меммий, и в надежде на сладость твоей дружбы я нашел силу, чтобы одолеть всякий труд, чтобы провести без сна светлые ночи и найти истинную форму выражения для моего учения»[36]. Мы уже знаем, какой специфический смысл надо придавать здесь слову «дружба». Ни один Лукреций был или искал счастья быть в свите этого магната. Во время наместничества Меммия в Вифинии при нем состояли поэты Катулл и Цинна и грамматик Курций Никий, толкователь сатирика Луцилия.

Еще более отчетливо выступают черты клиентской зависимости в отношениях между поэтом Горацием и его патроном Меценатом. Гораций поддерживал свое положение в обществе благодаря подаркам и милостям своего покровителя. Крупнейший из этих подарков – пожалованная ему земля, сабинское поместье. После многих приглашений и долгих приготовлений Гораций принимает в этом имении пожалователя, как вассал – своего сеньора. Мы знаем и оборотную сторону: в своих воспоминаниях Гораций останавливается на том важном для него моменте, когда Меценат после второго их свидания «велел ему быть в числе своих друзей». В другой раз он выражается, что Меценат «начал его считать в числе своих». Это означает, что Гораций вошел в «фамилию» Мецената, должен был ходить к нему утром на поклон, ждать его выхода и т. д. И не в одних только невесомых повинностях выражалась эта зависимость. Для характеристики положения Горация очень важно, что перед смертью своей Меценат поручил Горация Августу, следовательно, по завещанию патрона, Гораций перешел в другой «дом», на службу к другому сеньору. Мы увидим сейчас, каков мог быть материальный смысл такой передачи.

Количество постоянных «друзей» магната могло быть очень велико. Когда составлялось такое agmen magnum, в доме нужно было завести nomenclator’а, который вел список принятых и умел назвать патрону всех обязанных визитами посетителей. Помпей во время сулланской реставрации набрал в Цицене, своей родине, целый отряд из своих клиентов. Во время заговора катилинариев около Цицерона собрались его клиенты и приготовились защищать его, как особая гвардия.

В подобные же зависимые отношения к римским сеньорам становились также отдаленные группы людей, нередко целые общины. Население города Бонинии (Болоньи) находилось с давних пор в клиентской зависимости от рода Антониев. Для такого рода отношений характерен документ, который хранился в городских советах, почетный альманах или золотая доска, заключавшая в себе имена видных граждан. Во главе списка стоят patroni civitatis, а это – нередко крупные люди в Риме, бывшие магистраты или потом, в императорскую эпоху, люди, близкие к правителю.

В этих крайне распространенных отношениях своего рода вассальной зависимости нам не все ясно. Мы видим главным образом одну сторону: большие щедроты, крупные кормления массы людей, выдачи и подарки, идущие от магнатов, заступничество с их стороны на суде и т. п. Это, видимо, несколько неопределенная оплата услуг и повинностей, как бы особая премия. Можно предполагать, по крайней мере, во многих случаях и более отчетливые, более фиксированные материальные отношения между патроном и его «друзьями»; нередко, например, клиенты так или иначе опирались на кредит крупного человека. Такое положение совершенно ясно там, где вольноотпущенный пускал в оборот известную долю капитала своего господина. Но могли быть более скрытые операции, особенно в связи с пользованием землей. Может быть, клиент приобретал участок при помощи ссуды со стороны патрона или устанавливалась форма временного пользования землей из владений магната, в том и другом случае под условием возврата зависимым человеком земли или части занятого капитала.

На соображения такого рода наводит один обычай, крайне распространенный в конце республики: завещатель отделял большую долю оставляемого в наследство имущества в пользу какого-либо постороннего лица, занимавшего крупное положение. Этот обычай обратился в императорскую эпоху почта в правило завещать значительные части наследств в пользу императора; эти отчисления, в свою очередь, стали правильным крупным источником императорских доходов. Возникает вопрос, откуда произошел такой добровольный налог? В завещаниях, предоставляемых наследователю владения и суммы, обозначались иногда, как блага, полученные ех uberalitatibus amicorum. Иногда завещатель обходил своих прямых наследников, детей, и Август, например, в таких случаях сам хлопотал об обеспечении детей умершего из завещанных ему, императору, сумм. Невозможно думать, чтобы все эти великодушные выдачи делались без всякого принудительного мотива. В императорскую эпоху этот мотив заключался в страхе наследователя, что все имущество его может быть конфисковано властителем: большой жертвой в его пользу завещатель надеялся сохранить остальное для семьи. У предшественников императора, республиканских магнатов, была также, может быть, нередко возможность насильственно отобрать наследство клиента: и как раз это правдоподобно для тех случаев, когда имущество завещателя так или иначе опиралось на условное дарение, ссуду, залог и другие виды услуг со стороны крупного патрона. Такое объяснение кажется особенно допустимым по отношению к Горацию. Его владение было результатом милости Мецената, и в оплату за нее он вступил в число клиентов богатого патрона. Впоследствии Гораций счел себя обязанным завещать подаренное ему владение тому лицу, к которому перешли права на него, как на зависимого человека, т. е. Августу.

Надо представить себе общество, в котором все шире и глубже развивается такая иерархия. В кругах, захваченных ее влиянием, неизбежно будет слагаться и своеобразное социально-моральное сознание; общество это выставит свои понятия о долге, добродетели и т. д., которые будут соответствовать такому укладу социального подчинения и совпадут с рамками такой лестницы служения. Нам было бы, конечно, интересно найти обстоятельную формулировку соответствующих понятий, характеристику всего мировоззрения, выработавшегося в кругах римской социальной иерархии. Но если бы мы захотели отыскать краткое выражение типично феодального сознания, нас могла бы удовлетворить одна надпись, где оно наивно и ярко запечатлелось. Это слова, старательно выписанные военным трибуном Кастрицием Кальвом на могильном памятнике, который он поставил одному из своих вольноотпущенных. Патрон, человек военной манеры, называет себя в надгробной надписи «благим господином добрых вольноотпущенных, особенно тех, кто хорошо и добросовестно обрабатывает поля». Он преподает здесь же несколько советов и правил. «Главное дело – быть верным. Ты должен любить господина, чтить родителей и… держать слово». «Слушайте вы меня, сельского обывателя, чуждого школе философов, зато воспитанного природой и опытом». О самом умершем вольноотпущенном, которому поставлен памятник, патрон добавляет: «Я оплакивал его смерть и ставлю ему этот памятник, чтобы все вольноотпущенные хранили верность своим господам»[37].