Частная коллекция - Алексей Константинович Симонов

мне объяснили, что пожелания пожеланиями, но окончательное распределение по странам будет производить специальный совет, и после экзаменов, меня это возмутило.

– А как у вас попадают именно на индонезийский? – спросил я и в ответ услышал сказанное не без язвительности:

– А вы сдайте все пять экзаменов на «пять», тогда и попадете.

Подробности дальнейшей эпопеи я опущу, скажу только, что в отличие от других абитуриентов, приходивших сдавать экзамены, я приходил воевать за «пятерку», и этот подход себя оправдал: в тот август 25 из 25 выбил я один, и меня за меткость чуть сразу не включили в сборную ИВЯ по стрельбе – любимую игрушку военной кафедры. Правда, на совете они попытались запихнуть меня на отделение хинди, но тут уж я устроил бучу вслух: потребовал документы, чтобы в министерстве доказывать свои права. Словом, обретя репутацию способного, но само уверенного скандалиста, я прорвался в мир трех тысяч островов и получил заслуженный отдых на ближайшие пять лет.

Нет, прошу понять меня правильно: я вовсе не собирался отдыхать эти пять лет, они были самыми насыщенными, самыми веселыми годами самопознания, испытания себя в самых различных профессиях и жанрах, увлечения общественной деятельностью и разочарования в ней, романами и женитьбами, – словом, чем я только не занимался. И ни разу не пожалел о своем выборе: индонезийский язык не мешал мне делать то, что я в этот момент хотел делать. Но по справедливости – среди всех и всяческих увлечений было увлечение и самим индонезийским: на втором курсе я сделал первый поэтический перевод, съездил с первой своей делегацией и заложил тогда основу своей будущей твердой «четверки» по специальности. Поэтому будет уместно произнести здесь панегирик этому замечательному языку.

О ЯЗЫКЕ

Большинство языков, которые мне довелось изучать (я надеюсь, все ощущают разницу между изучать и знать?!), были языки старые, устоявшиеся, с кристаллизованной грамматикой, железными правилами и не менее железными из них исключениями. Индонезийский – язык молодой, меняющийся, текучий, обретающий себя, сохраняющий какую-то первобытную образность.

Ну вот все помнят знаменитую индонезийку – шпионку первой мировой войны, но мало кто знает, что mata по-индонезийски – глаз, hari – день, а имя Матахари означает «глаз дня», т. е. солнце. Или айр – вода, а в сочетании с тем же mata дает два дивных образа: mata air – глаз воды, родник, air mata – вода глаз – слезы. Или известный всем орангутан – это ведь по-индонезийски лесной человек: hutan – лес, orang – соответственно, человек. А как вам понравится, что множественное число образуется в индонезийском языке повторением единственного?! Мне нравилось чрезвычайно. И когда популярный у нас в те годы президент Индонезии доктор Сукарно начинал свои речи: Saudara-saudara sekalian, т. е. дорогие соотечественники, это умиляло всех, не индонезистов в том числе, неожиданным созвучием «sudara» с полузабытым русским «сударь». Грамматическое русло еще не закостенело, и язык свободно, в соответствии с не устоявшимися пока правилами, то тек в эту сторону, а то не тек – что-то ему запрещало в ту сторону течь, и объяснения этому не было никакого, кроме: «так говорят, а так – не говорят».

А еще мне очень нравилась версия, что индонезийский, как и его отчая основа – малайский, – это язык пиратов Больших и Малых Зондских островов, и что в Сингапуре и на Филиппинах на этом языке можно объясниться. Зато в самой Индонезии язык еще не был един. Он был государственным, то есть вторым. А первыми для абсолютного большинства оставались языки местные, региональные – яванский, сунданский, батакский и т. д.

И это определяло свойства уже не столько индонезийского языка, сколько самих индонезийцев, похожих на азиатских итальянцев: склонные к юмору и к некоторой аффектации да к тому же не всегда твердые в своем собственном языке, они охотно дополняли, а то и заменяли часть слов жестами, что для меня – ученика Ильи Рутберга в занятиях пантомимой и артиста Эстрадной студии МГУ, знамени того «Нашего дома», – было большим и радостным подспорьем.

Так и прошли эти замечательные пять лет с 1958-го по 1963-й, за которые я во многом преуспел: писал в газеты и журналы, играл в спектаклях и концертах, переводил стихи и прозу, руководил народной дружиной и художественной самодеятельностью. Не преуспел только в одном: не завоевал доверия партии. Когда понадобилась характеристика для поездки в Индонезию на языковую практику, мне решительно отказали, причем не раз и не два. А учить язык и не съездить в страну – это, извините, как всю жизнь ласкать любимую женщину, проводя по фотографии пальцем.

МОРЯМИ ТЕПЛЫМИ ОМЫТАЯ[15]

Поехал я туда дуриком. У одного нашего студента был отчим, и был он не то генерал, не то профессор, но по какому-то хитрому ведомству. Собирал он группу в Индонезию и искал переводчика. Приятель мой порекомендовал ему меня. Я ли ему так понравился (что менее вероятно), или ему лестно было облагодетельствовать и получить в переводчики сына Константина Симонова (что более похоже на правду), только после беседы со мной и рассказа о моем фиаско перед лицом парткома МГУ он сказал:

– Никому ничего не говори, ни у кого ничего не спрашивай, мы этих дураков обойдем.

Через две недели я был принят на работу в какой-то сверхзакрытый НИИ. Вводили меня туда два раза в месяц тетки-охранницы с пистолетом на боку, доводили до кассы, там я получал аванс или получку, и меня выводили на свежий воздух. Ни одной живой души, кроме этих теток и головы кассирши, я за два месяца службы не видел, а в самом конце мая генерал-профессор позвонил мне по телефону и сказал: вылетаем (не помню какого) июня. На мой вопрос, как быть с институтским начальством, он отрезал: «Скажешь им, что едешь на год, а с кем и как – ты не вправе разглашать!»

Боже, какое лицо было у нашего декана! За все парткомовские унижения я на нем отыгрался: дескать, прошу оформить годичную практику, а от кого и куда я еду, извините, не велено… Причем сам я был настолько наивен, что только сейчас, излагая эту историю, я осознал, что же именно он должен был подумать…

Группа была большая, человек сорок. Все это были штатские люди из организаций, создававших военную технику. И задача у всех была простая: посмотреть и описать, как ведет себя наша техника в условиях тропиков: самолетчики, ракетчики, электронщики, катерщики, химики, связисты – самый, можно сказать, цвет технической интеллигенции, народ ушлый, рукастый, но – чуть ли не все