Белая перчатка. В дебрях Борнео. В поисках белого бизона - Томас Майн Рид

Он произнес ее имя таким умоляющим тоном, что она подняла на него удивленный взгляд. Но в этом взгляде не было ни тени неудовольствия, ни возмущения тем, что он осмелился назвать ее по имени.

– Говорите, сэр! – ласково сказала она. – Вы хотите что-то сказать мне?

– Я должен задать вам вопрос, только один вопрос! О, Марион Уэд, ответьте на него откровенно! Вы обещаете?

– Обещаю.

– Вы сказали мне, что потеряли другую перчатку?

Марион кивнула головой.

– Так вот, ответьте мне, но только правду: а эту вы тоже потеряли? – И он указал на перчатку на своей шляпе.

– Что вы хотите сказать, сэр?

– Ах, Марион Уэд, вы не хотите ответить! Скажите мне: вы потеряли ее, вы не заметили, как она упала, или вы уронили ее умышленно?

Он мог бы прочесть ответ в ее глазах, но длинные густые ресницы скрыли от него синие очи Марион. Краска, вспыхнувшая на ее лице, тоже могла бы подсказать ему многое, если бы он был подогадливее. А ее смущенное молчание было красноречивее всяких слов.

– Я был откровенен с вами, – настойчиво продолжал он, – и теперь я в вашей власти. Если вам нет дела до счастья человека, который рад был бы пожертвовать для вас жизнью, я умоляю вас, не скрывайте от меня правду, скажите мне: вы уронили вашу перчатку нечаянно или нарочно?

Склонившись с седла, Генри Голтспер молча ждал ответа с таким чувством, как если бы он ждал приговора.

Ответ прозвучал, словно эхо, повторяющее последнее слово.

– Нарочно! – прошептала Марион Уэд тихим и прерывающимся голосом, который мгновенно рассеял все сомнения Голтспера.

Пропасть, разделявшая их, созданная светскими условностями, исчезла одно слово Марион перекинуло через нее мост.

Генри Голтспер соскочил с коня и сжал Марион в своих объятиях, губы их слились в страстном поцелуе, и сердца их соединились в одном радостном биении, трепеща и замирая от блаженства.

* * *

– До свиданья, до свиданья, моя любимая! – воскликнул влюбленный Голтспер, когда Марион наконец оторвалась от его груди и выскользнула из удерживавших ее объятий.

– Последняя любовь в моей жизни! – прошептал он, вскакивая в седло, почти не коснувшись стремени.

Вымуштрованный конь стоял не двигаясь, пока всадник не уселся в седло. Так же спокойно и не двигаясь он стоял все время, пока длилось это свидание. Казалось, он гордился победой, одержанной его хозяином, так же как вчера он гордился его победой на поединке. Возможно, Хьюберт немало способствовал как той, так и этой победе.

Конь не двигался, пока не почувствовал прикосновения шпор, но даже и тогда, словно разделяя чувства всадника, не проявил никакой прыти, а неохотно и медленным шагом двинулся с места.

Если ничей глаз не видел свидания Марион Уэд с Генри Голтспером, нашелся человек, который с гневом и болью видел, как они расставались. Это был Ричард Скэрти.

Встав из-за обеденного стола, капитан кирасиров отправился к себе и посвятил часа два разным служебным делам, но, так как после этого ему нечего было делать, он решил скоротать время в беседе с дамами, в особенности с той, которая за один день зажгла в нем столь пламенные чувства.

Он был влюблен в Марион, насколько такое чувство было доступно человеку его склада. Если бы ему довелось прожить целый месяц в одном доме с ней, он не способен был бы влюбиться сильнее. Невозмутимая холодность Марион, спокойное равнодушие, с каким она принимала его вкрадчивые любезности, которые он расточал с тонким искусством опытного соблазнителя, не только не охлаждали, а, наоборот, разжигали его пыл. Он так хорошо владел искусством побеждать девическую скромность, что отнюдь не отчаивался, встречая такой отпор.

– Она будет моя, я не сомневаюсь в этом, несмотря на все ее равнодушие и эти односложные «да» и «нет»! – говорил он Стаббсу, когда они возвращались к себе. – Все это просто притворство перед посторонними! Клянусь честью, мне это даже нравится! Терпеть не могу легких побед! Пусть эта будет немножко потрудней – это позволит мне убить скуку, от которой можно сдохнуть в деревне. Я сумею уговорить ее, как уговаривал многих других, как уговорил бы самоё Лукрецию, если бы она жила в наше время!

Его подчиненный отвечал на это хвастовство с обычной выразительной краткостью.

– Можно не сомневаться, черт возьми! – пробормотал он с полной убежденностью, ибо он всерьез считал Скэрти неотразимым, так как тот не раз становился ему поперек дороги.

Скэрти решил не терять времени, а сразу повести приступ. Страсть побуждала его к немедленному действию; первым шагом к победе было свидание и разговор с женщиной, которую он твердо решил сделать своей.

Однако желать свидания с дочерью сэра Мармадьюка Уэда было одно, а добиться его – совсем другое. У капитана кирасиров не было никаких оснований ни требовать, ни просить свидания. Всякая попытка с его стороны настоять на этом могла окончиться для него очень плохо, так как, если он именем короля и мог заставить сэра Мармадьюка предоставить ему для него и его солдат жилье, стол и фураж, все же король не решался заходить так далеко в своем самовластии, чтобы нарушить святость семейного очага дворянина. Достаточно было и того, что монаршая милость нарушала неприкосновенность его жилища.

Учитывая все эти обстоятельства, капитан Скэрти отлично понимал, что он может добиться свидания только хитростью, то есть подстроив все так, как если бы это вышло случайно.

Чтобы привести в исполнение свою затею, капитан Скэрти вышел прогуляться перед заходом солнца и стал бродить по парку, то останавливаясь около цветочной клумбы, то разглядывая какую-нибудь статую, как если бы ботаника и скульптура были в этот момент единственными интересовавшими его предметами.

Но всякий, кто наблюдал бы за выражением его лица, не обнаружил бы в нем ни интереса к искусству, ни восхищения природой. Глаза его, когда он останавливался полюбоваться статуей или цветами, украдкой устремлялись к дому, и взгляд его бегло скользил от окна к окну.

Чтобы не повредить своей репутации хорошо воспитанного человека, он держался на некотором расстоянии от дома, по ту сторону цветника, и так он прогуливался вдоль всего фасада, а потом, обогнув дом, пошел вдоль западной стены.

Здесь он повел свою разведку с еще большей тщательностью, так как хотя он и не знал точно, в какой части дома помещаются дамы, у него были некоторые основания предполагать, что их комнаты находятся в западном крыле. Живописный вид, открывавшийся из окон, тщательно ухоженные цветочные клумбы и зеленый газон – все свидетельствовало о том, что именно здесь и должна находиться женская половина.