Человек-Т, или Приключения экипажа «Пахаря» - Алексей Евтушенко

На второй же фотографии, расположенной практически симметрично относительно первой, была запечатлена группа молодых рабочих. Из четырёх человек. Сгрудившись у какого-то совершенно монстрообразного вида станка, они пристально разглядывали некую деталь, которую держал в руках один из них. Жажда познания нового и чувство ответственности перед всем советским народом и человечеством в частности просто-таки хлестала через край снимка. Сначала на страницу, а потом уже на пол и на весь мир. «Рабочая смена» – кратко и ёмко сообщала подпись под снимком.

Это были два абсолютно одинаковых снимка, сделанных разными людьми, в разное время и в совершенно разных местах. И я понял, отчего они одинаковы. Фотографы снимали или хотели снимать тех, кто строил или делал вид, что строит социализм заодно с коммунизмом. А социализм с коммунизмом – это такие штуки, которые не бывают различными для каждого. Это вам не обычный, окружающий нас ежедневно, мир. Они, социализм с коммунизмом – одинаковы для всех. И, если ты строишь такую штуку, то будь готов тоже стать для всех одинаковым. Хоть ты учёный, хоть рабочий, хоть бизнесме… Отставить, не было тогда бизнесменов. И быть не могло. Были эти… как их… спекулянты, фарцовщики, цеховики, хапуги и прочие нарушители социалистической законности. Ладно, хрен с ним, социализмом. Спасибо, очень рад был познакомиться, но больше не хочу. Мне бы пейзажик. Симпатичный такой, милый и родной пейзажик. Желательно, летний и цветной.

И я такой нашёл. В июньском номере на третьей странице обложки. Вроде бы простой снимок, незамысловатый – сопки покрытые лесом, вода, вся в солнечных бликах, на переднем плане, синее небо с одиноким белым облачком. И подпись: «Родная сторона». Но было в нём что-то… настоящее. Не просто человек поднял камеру и щёлкнул, а думал, искал ракурс, ловил момент. Чтобы и облачко в кадр попало, и солнечные блики на воде заиграли, и лес густой на другой стороне листья и хвою расправил, как бы прихорашиваясь перед фотокамерой. В общем, показался мне этот снимок. Опять же, и подходил он для моих целей идеально – безымянная речка и лес, жилья никакого поблизости не угадывается. Таких мест по России тысячи, и такое именно мне и надо. Конечно, для разнообразия, возможно, следовало бы выбрать, например, пустыню или горы, но по мне лучше то, что привычнее. А что может быть привычнее для русского человека леса и речки? Разве что степь. Но хороший снимок степи ещё поискать надо, а лес и речка – вот они, на третьей странице обложки старого журнала.

Я обулся, сунул в нагрудный карман сигареты и зажигалку, проверил наличие денег (рубли и четыре сотни долларов на всякий случай), положил, раскрытый на нужной странице журнал на стол, вгляделся в снимок, привычно сосредоточился….

Всё получилось.

Я открыл глаза и удовлетворённо хмыкнул. Вот они – сопки и лес, прямо передо мной. И река – вот она, впереди, под невысоким обрывом. Довольно широкая, кстати и – сразу видно – быстрая. Да, очень похоже, что это именно то самое место. Только …. Позвольте, господа, сейчас, насколько я помню, сентябрь. Но густой лес на том берегу явно летний – ни одного жёлтого пятнышка в листве. Да и солнце явно не сентябрьское – вон как спину пригревает. Так, неплохо бы, вообще-то, узнать, куда именно меня занесло и….

– Здравствуй, мил человек, – сказали за моей спиной.

Я обернулся. Возможно, слишком резко, но уж больно неожиданно это прозвучало.

Это был дед. Одетый в безрукавку мехом наружу поверх неопределённого цвета, довольно ветхой, но чистой рубахи с раскрытым воротом и защитные штаны, заправленные в сапоги, он опирался на палку, но отчего-то было ясно, что носит он её, скорее, для старческого форса, нежели по необходимости и вполне может при нужде обходиться без неё. Мне показалось, что он очень стар – усы и борода его были совершенно седыми, и худощавое лицо, словно траншеи – поле боя, изрезали резкие и многочисленные морщины. Но глаза во впадинах-глазницах смотрели ясно и остро, а спина лишь чуть-чуть согнулась под тяжестью лет. За его спиной вправо и влево тянулся самый настоящий плетень (господи, тысячу лет не видел плетня!), за которым расположился сначала огород, а затем и потемневший от непогоды и времени, изрядно вросший в землю бревенчатый дом с резными наличниками на окнах и новой, покрытой шифером, крышей. На крыше, притороченная к дымовой трубе, красовалась телевизионная антенна.

Всё это – и деда, и дом я окинул одним скорым взглядом и ещё успел заметить, что дом стоит несколько на отшибе, а дальше начинается село. И село, на первый взгляд, не маленькое.

– Здравствуйте, – я слегка поклонился и постарался улыбнуться искренне и доброжелательно (вот же, черт, попал, называется, в уединённое место…) – Воздух у вас тут совершенно замечательный!

– Тайга – не город, – едва заметно усмехнулся дед. – В гости приехал?

– Э-э… не совсем. То есть в гости, как бы, к вам, сюда, вообще, так сказать…. Э-э… я журналист, у меня задание от редакции написать о людях глубинки так сказать. Чем живут, чем дышат, о чём мечтают. Ну, и вообще… – под пристальным взглядом старика я чувствовал себя не совсем уютно.

– Журналист… Это хорошо. Из Хабаровска?

– Н-нет, из Москвы.

– О! Редкий гость, редкий. Сегодня прибыл?

– Сегодня. Недавно.

– А у кого остановился? Гостиниц-то у нас нету.

– Да я, собственно, ещё не определился…

– Ну гляди, приходи ко мне, ежели что. Изба чистая, большая. Живу я один – места хватит. Как нагуляешься, так и приходи. Блудить тут у нас, кроме как в тайге, негде, избу мою легко найдёшь, – вот она, у самой реки. А зовут меня дед Евсей.

Он кивнул головой, повернулся и, не торопясь, пошёл к дому.

«Из Хабаровска…» – надо же! Это что же, меня в Хабаровский край забросило? Любопытно. Надо бы пройтись к центру села и, действительно, определиться как-то с точным местонахождением. Эх, жаль напрямую спросить нельзя – сразу излишнее внимание привлечёшь. Оно бы, конечно, и наплевать – в любой момент не поздно домой вернуться, но к чему лишние слухи?

До центра по дощатым (никогда раньше не видел – читал только, что были такие в древнерусских городах) тротуарам я дошёл минут за десять и первое, что мне кинулось в глаза – слегка выгоревший на солнце, но ещё не утративший окончательно яркости и внушительности лозунг на крыше двухэтажного кирпичного здания, в котором, судя по всему, располагалась местная власть. «XXIV съезду КПСС – достойную встречу!» призывали полуметровые белые буквы на красном, во всю длину здания, полотнище.

Я оторопел.

Закрыл глаза, потряс головой и посмотрел снова.

Да. Именно XXIV съезду. Именно КПСС. Достойную. Встречу. С восклицательным знаком на конце.

Что же это такое, братцы, мелькнуло в голове, неужто так с тех самых пор и висит?! Его что, ежегодно обновляют?! Я попытался вспомнить, когда именно случился двадцать четвёртый съезд Коммунистической партии Советского Союза и не смог. Да и откуда? Когда я поступил в университет, история партии уже была исключена из обязательного списка предметов. Хотя и пионером, и даже комсомольцем я побывать успел. Последний призыв, так сказать.