Он уже идет - Яков Шехтер

присягой подтвердить, что на ее глазах евреи занимались колдовством.

– Ничего она не подтвердит, – усмехнулся Довале, – потому что ничего не видела и не слышала. Пусто у нее в загашнике, лишь собственные пустые речи!

Мендель-Зисл хотел возразить, но дверь снова заскрипела, и вошла хозяйка, неся казанок с углями, а на сгибе локтя – корзинку с яйцами и свечами.

– Быстро ты обернулась! – удивился Довале.

– Та все ж ведь под рукой, шаг туда, шаг обратно. Вот, берите, а я за чаем сбегаю.

Зажгли свечи, испекли яйца в углях, достали уцелевший хлеб и поужинали, прихлебывая горячий чай. Сарай наполнился светом, путники согрелись и, несмотря на скудный ужин, почувствовали себя почти счастливыми. Говорили благословения после еды с особым чувством и пониманием. О селянке забыли, она осталась за дверьми, в черной глубине ненастной ночи.

Дождь стих, уши так привыкли к его мерному шуму, что наступившая тишина казалась удивительной. Лишь изредка ее нарушал запоздавший раскат грома.

Надо было устраиваться на ночь. Путники погасили свечи, оставив лишь одну, и принялись зарываться в сено, но их приготовления прервал резкий стук в дверь.

– Кто это может быть? – удивился Мендель-Зисл, поднимаясь на ноги. За порогом стояла хозяйка.

– Уж простите, – жалобно взмолилась она, оставаясь за порогом, – я не знаю, закончили вы свои дела или нет, только годить больше нет возможности.

– Заходи внутрь, – Мендель-Зисл придержал дверь, давая селянке войти.

– Пожалейте, пожалейте эту дуру набитую, – продолжала молить хозяйка. Теперь она обращалась прямо к Довале, видимо, считая его главным. – Она криком кричит, так живот закрутило. Умирает, кончается прямо на глазах. Хоть и паскуда, да все ж таки не чужая, помогите!

– О ком ты говоришь? – перебил ее Довале.

– Да о невестке же, бедолаге горемычной. Пожалуйста, расколдуйте ее обратно, нет моего здоровья видеть ее страдания.

– Хорошо, – важно произнес Довале. – Но нам понадобятся еще угли, двадцать картошек, соль и лук.

– Уже несу, – вскинулась селянка и выбежала из сарая.

– А если невестку не отпустит? – свистящим шепотом спросил Мендель-Зисл. – Тогда, что тогда будешь делать?

– Глупости, случайно совпало, – махнул рукой Довале. – Закрутил у девки живот, пройдет через полчаса, они же здоровые как лошади. А мы хорошо поужинаем.

– Как ты не боишься? – настаивал Мендель-Зисл. – Разные болячки бывают на свете. Откуда в тебе уверенность, что все пройдет?

– Оттуда, – Довале ткнул пальцем вверх. – По твоему совету я перевел взгляд на небо, полное надежды и света, и уверился в благополучном исходе.

– Балабол, – махнул рукой Мендель-Зисл. – Болтун и балабол.

Снова зажгли свечи, испекли картошку и умяли ее подчистую с луком и солью. Ах, как это было вкусно, как шикарно! Шайке расхрабрился, приоткрыл дверь и выглянул наружу.

Гроза прошла, но молнии еще вспыхивали. И без того блеклая луна, мелькающая в разрывах облаков, при каждой вспышке тускнела еще больше.

– К утру развиднеется, – заметил Мендель-Зисл. – Пора спать. Только бы узнать, полегчало невестке хозяйской или нет…

– Раз хозяйка не пришла, значит, полегчало, – заметил Довале, гася свечи. – Давайте укладываться.

Но спать не получилось. Явилась селянка, держа в руке зажженный фонарь.

– Ох, спасибочко, умельцы дорогие, – с порога начала она. – Отпустило невестку, спать пошла. Это ж я, я виновата. Характер у меня злой, чуть родного человека не сгубила.

– Да никакие мы не умельцы, – возразил Довале. Теперь, после того как голод разжал когти, ему хотелось только одного – поскорее заснуть. – Я цирюльник, а это мой помощник и балагула.

– Цирюльник! – вскричала селянка так, словно впервые об этом услышала. – Так у меня для тебя работа есть. Бороду надо в порядок привести. Пойдем, я хорошо заплачу.

– Что, прямо сейчас? – удивился Довале. – Давай завтра утром!

– Нет-нет, давай сейчас. Кто знает, что будет утром? Вы хорошо поели, согрелись, а бороду постричь – работы не много, особенно для таких умельцев.

– Ладно, пошли, – согласился Довале, понимая, что не отвертеться. Парикмахерские инструменты он всегда носил в карманах специально пошитой жилетки, которую в поездках никогда не снимал. Благодаря этой предосторожности они не оказались в дорожной грязи вместе с другими вещами, вылетевшими из телеги.

Луна совсем померкла. Тьма стояла непроглядная, словно черная вода. Фонарь в руках хозяйки еле освещал грязь под ногами. Поодаль светились желтым окна избы, но хозяйка пошла в другую сторону. Спустя несколько минут они оказались перед низким строением, дверь скрипнула, и запах навоза ударил в ноздри.

– Вот он, мой красавец, – хозяйка подошла к загону. С другой стороны загородки важно приблизился огромный белый козел с длиной желтоватой бородкой. – Приведите его в порядок.

Довале оглядел хозяйку, не веря своим ушам.

– Да ты никак рехнулась? Кто же козлам бороды-то стрижет?

– Пожалейте меня, добрые люди, – взмолилась хозяйка. – Я вся извелась, места себе не нахожу. Он мне каждую ночь снится, просит: постриги, постриги мне бороду. А я сама боюсь. Вот ты человек умелый во всех отношениях, сделай одолжение.

– Она сумасшедшая, – негромко сказал на идиш Мендель-Зисл. – И невестки у нее никакой нет. Делай, что она говорит, а то учудит Бог весть что.

– Ладно, – согласился Довале, опасливо поглядывая на селянку. – Только как я к нему нагибаться буду? Без света да в раскорячку могу бороду испортить.

– То разве беда? – вскричала хозяйка. – Мы ж его сейчас на помост загоним!

В углу возвышался деревянный помост, покрытый ошметками сена и грязными тряпками. Хозяйка ухватила козла за рог и негромко попросила:

– Ну, пойдем, милый, пойдем.

Козел послушно последовал за ней, вспрыгнул на помост и, повернувшись мордой к Довале, застыл в ожидании.

– Вот же дела, – присвистнул Мендель-Зисл. – Сколько лет живу, такого козла не видел!

Хозяйка сняла со стены фонарь, зажгла и поставила в него пяток свечей, наполнивших сарай светом.

– Я уж давно все приготовила, – приговаривала она, вытаскивая из-под помоста ларь. – Ждала, пока дорогой гость приедет, славный умелец, мудрый рукодельник, и вот дождалась.

Она вытащила розовое, в белый горошек полотенце и повязала козлу вокруг шеи, извлекла настоящий пульверизатор, не хуже чем в лучших салонах Варшавы, вручила его Менделю-Зислу, Шайке дала большую расческу, а сама взяла в руки зеркало.

– Начинайте, панове, начинайте, не томите меня и скотину.

Довале, изрядно ошалевший от происходящего, вынул из жилетки ножницы и взялся за дело. Козел тяжело дышал, высовывая фиолетовый язык, хозяйка не замолкая несла какую-то околесицу.

– Готово! – спустя пять минут тяжело выдохнул Довале, отступая от козла. – Принимайте работу.

– Ох, какой ты у меня красавчик! – вскричала хозяйка. – Помолодел, посвежел! Спасибо вам, гости дорогие, спасибо.

Выйдя из дверей, Довале направился было в сторону сарая, но хозяйка решительно воспротивилась:

– Нет-нет-нет, я вам в горнице постелила. Чистое белье, мягкие перины,