Подменыш - Валерий Елманов

Едва она началась, как новгородцы немедленно выгнали псковских купцов, объявив, что если кто-нибудь из них приедет к ним, то будет сожжен со всем своим имуществом. Но суровые меры не помогли — в том же октябре полыхнуло и там, унося тысячи, включая архиепископа Серапиона, который, как истинный пастырь, не мог отказать страждущим в последнем слове утешения и не обращал внимания на свирепствующую болезнь, кротко отвечая, что все в руце божией. На его место митрополит поставил монаха Пимена Черного из Андреяновской пустыни, который отважно отправился навстречу зловещей опасности и уже шестого декабря отслужил в Софийском храме свою первую обедню.

Не все благополучно было и на востоке. Прав в чем-то оказался князь Мстиславский. Не прошло и двух месяцев по возвращении царя в Москву, как за пять деньков до светлого рождества васильсурские воеводы прислали первую тревожную весточку о том, что луговые и горные люди побили на Волге гонцов, купцов и боярских людей, возвращавшихся с запасами из-под Казани.

Иоанн немедленно послал приказание свияжскому наместнику, князю Петру Шуйскому, разыскать между горными людьми, кто из них разбойничает, и сурово покарать для острастки остальных. Шуйский отправил воеводу Бориса Салтыкова, который сумел изловить несколько десятков разбойников. Одних, не утерпев, повесили на месте, других уже у Свияжска.

Правда, казанский наместник, князь Горбатый, по-прежнему доносил, что ясак собирается успешно. Были людишки из числа казанцев и вотяков, замышлявших дурное дело, но он их уже перевешал и ныне покамест все спокойно.

Но уже на Тарасия[117] пришла дурная весть и с Казани. Александр Борисович извещал, что луговые люди изменили, ясаков не дали, сборщиков ясака убили, прошли на Арское поле, стали все заодно и утвердились на высокой горе у засеки. Посланные же супротив них казаки и стрельцы сдуру разбрелись по разным дорогам, будучи уверенными, что прочешут все окрестности, как частой гребенкой, да ничего не получилось, и оказались они разбиты наголову; причем стрельцы потеряли 350, а казаки — 450 человек, после чего мятежники поставили себе город на реке Меше, в семидесяти верстах от Казани, успев засыпать землей стены и решив отсиживаться за ними от русских ратников.

Правда, Иоанну к тому времени было уже все равно…

Пожалуй, никогда кремлевские стены и башни не видели такого скопления народа. Люди толпились в Кремле день-деньской, не желая уходить и ночью — кутались поплотнее в овчинные армяки, полушубки, тулупы и засыпали тут же, прямо под царскими палатами. Спали вполглаза. Едва начинал брезжить хмурый рассвет, как они просыпались, молча, не спрашивая ни о чем, переглядывались, протирали влажным мартовским снегом лицо и вновь ждали неведомо чего.

Во дворце между тем царило неописуемое смятение, ибо государь занемог, как написал впоследствии летописец, «тяжким огненным недугом», а лекари лишь разводили руками, не ведая, что предпринять. Да и опасались они, памятуя, сколь суровы царские кары за неправильное лечение. Сколько лет прошло с тех пор, как некто Леон, пытавшийся, но не сумевший вылечить Ивана, старшего сына и наследника Иоанна III, поплатился за это лечение головой, которую отрубили на Болванове за Москва-рекой, никто не считал. Знали, что не один десяток, но судьбу его запомнили накрепко.

Уж лучше развести руками, как это сделали Люев и Феофил. К тому же один раз это уже сошло им с рук, когда они не сумели излечить Василия III Иоанновича. Можно было бы попытаться, и были средства, которые тихонечко предложил Феофил, но уж очень все это рискованно. Случись что, и…

— Ты про Леона вспомни, — посоветовал тогда в ответ на предложение своего коллеги опытный Люев, и Феофил умолк. Так они и бездействовали. Как выяснилось чуть позже — не прогадали. Никто, даже сам великий князь их за это не попрекнул, и их, в отличие от Леона, не только не казнили, но даже никак не покарали, оставив на прежнем месте, а посему и сейчас лучше ничего было не предпринимать.

И бестолково металась на своей половине царица Анастасия Романовна, не зная, как помочь горячо любимому супругу. После того как она опросила всех лекарей, после того как убедилась, что те отказывают в помощи, царица в безумной надежде бросилась созывать бабок-лекарок, отрядив на их розыски всю свою женскую армию мамок и нянек. Спустя всего сутки их во дворце собралось изрядное количество, но толку…

Одна советовала государю, как только ему станет полегче, уйти из своих палат. Дескать, лихоманка вернется, поищет-поищет свою жертву, да не найдя, уйдет в другое место.

— Он не встает, — цедила сквозь зубы Анастасия и шла выслушивать другую.

Та, шамкая беззубым ртом, рекомендовала надежное и безотказное средство — три дня держать на голой ладони несколько пшеничных али ржаных зерен.

— Выпадут ведь, — возражала царица.

— А он пущай рукавицу поверху наденет, — указывала бабка.

— И далее что?

— Вот как ему худо станет, пущай их посадят в землицу, а как ростки взойдут, надобно их растоптать, и лихоманка вмиг пройдеть, — утверждала старуха.

— Он до того сто раз помрет, — хмыкала мамка, но, напоровшись на ненавидящий взгляд Анастасии Романовны, вспоминала, что сама же и привела эту дуру сюда, после чего виновато умолкала, а царица переходила к следующей, которая вовсе плела сущую несуразицу. Дескать, нужно заварить в кипятке сушеную летучую мышь и этим отваром поить больного.

— Так он тогда не от болести, а от самого отвара помрет, — не выдерживала царица.

— Ну тогда лягушку ему за пазуху засунуть, чтоб немочь в нее забралась.

— Бр-р-р, — передергивалась Анастасия.

— Ну сухую лягушку в ладанку сунуть, да эту ладанку на себе носить — тоже пользительно, — не сдавалась старуха и выдавала напоследок, пока мамка волокла ее за шиворот к выходу: — А ишшо можно лошадиный череп в изголовье положить.

Все прочие точно так же несли околесицу, от которой Анастасию подчас даже мутило — настолько нелепы были советы. Попадались и вроде бы знающие, которые являлись к царице уже во всеоружии, то есть с корешками и травами, а одна даже с готовым настоем, но сама его почему-то пить отказалась, ссылаясь, что у нее имеется иная болесть, для которой этот настой чрезвычайно вреден.

— Отравить моего сокола ясного решила, — прошипела Анастасия и приказала:

— Влить ей в рот весь горшок.

Видя такую решительную расправу, прочие травницы тоже незаметно куда-то делись, и царице вновь металась из угла в угол, потому что сон не шел, помощи ждать было неоткуда и оставалось надеяться только на чудо. Вот только в жизни чудеса происходят гораздо реже, нежели нам того хотелось бы.

Наступила ночь, а за ней подкрались тоскливые сумерки очередного безрадостного рассвета. Бдили лишь двое — Анастасия, потому что не могла уснуть, и самая старая изо всех мамок бабка Степанида или попросту Стеша, которая, по слухам, помнила еще деда нынешнего царя великого князя Иоанна III. Во всяком случае, за последние пару десятков лет она ничуть не изменилась, отчего многие давно перестали называть ее по имени, а величали просто — Стара. Долгое время она наблюдала за своей питомицей, но, наконец, не выдержала и заговорщически поманила ее к себе.