Дикари Ойкумены. Книга III. Вожак - Генри Лайон Олди

– Тогда смог бы. Наверное.

– А доктор Лепид?

– Тоже.

– Нет, доктора Лепида я не хочу. Лучше ты. Ты правда ничего не чувствуешь в отношении своих рабов? Совсем-совсем ничего? Тут пишут: «…полное отсутствие эмоциональных реакций.» И дальше: «…к рабам и кандидатам в рабы, взятым в плен.»

– Ничего, – Марк откашлялся. Было жарко. И становилось жарче с каждой секундой. От всей Ойкумены остались они с Изэлью, сам-двое. На вершине пирамиды, под беспощадным солнцем. – Такая психофизиология. Как у ваших сборщиков «топлива».

– Нет, у сборщиков просто навыки. Если их разозлить, они ого-го как чувствуют. А ты, оказывается… Или тебя можно разозлить? Обидеть? И ты…

– Раб не в состоянии меня разозлить. Ботва не в силах меня обидеть. Ничем, никогда.

– Ботва?

– Кандидат в рабы.

– Они сопротивляются? Когда ты берешь их в плен, они оказывают сопротивление? Дерутся, когда ты ставишь им клеймо?!

– Всегда.

– Значит, это честный плен, – губы астланки затряслись. Глаза остались сухими. В них появился лихорадочный блеск. – Вы, помпилианцы! Вы…

IV

– Вы благородней всех! Ваша миссия… Я тебе ноги целовать готова! Брамайны, вехдены, варвары – как им уйти в солнце без вас? Без честного плена?!

Зной. Ком огня над головой.

– Они растрачивают себя впустую! Разменивают на гроши! А вы спасаете их от их же собственной мелочности! Берете в честный плен, кормите, поите до тех пор, пока они не уйдут в солнце… Вы лишили себя чувствительности по отношению к пленникам, чтобы не сгореть от сострадания! Это же подвиг! Самопожертвование расы! Матерь Омесиуатль, я и представить не могла…

Холод. Тьма. Площадка делается меньше.

Оступись – упадешь.

– Вы – такие же, как мы, только лучше! В тысячу раз лучше! Взяв рабов под абсолютный контроль, вы избавляете их от проблемной эйфории. Вы растягиваете процесс перехода, исключив болезненный фактор ножа. Ваша человечность, Марчкх, ваша ответственность за чужие судьбы…

Жара. Холод. Качели. Аффективный психоз. Что я здесь делаю? Клод Лешуа, крашеный телепат, не выдержал, упал в обморок. Надо держаться. «Alles!» – щелкает шамберьер. Кони бегут по кругу. Грохот копыт превращает мысли в кашу.

– Вы отказались от пролития крови, от конфликта устремлений – чистый, стерильный конструктив. Мало того, что рабы весь переходный период живут в прекрасных условиях – они лишаются плотских страстей, отягчающих дорогу в высшую жизнь! Мы – жалкие дикари, ничтожества в сравнении с вами…

Пальцы Изэли. Вцепились в ткань кителя – не оторвешь. Дыхание Изэли. Горячей зноя, дрожащего над пирамидой. Близко. Ближе некуда. Сейчас рухнет ночь. Без звезд, без луны – тройной дистиллят мрака.

– Ты ошибаешься, Изэль. Мы не готовим рабов к переходу в солнце. Мы просто пользуемся ими, как зарядными устройствами. Миссия? Нет, будничная потребность…

– Не лги мне, Марчкх! Мы тоже пользуемся энергией перехода. И что? Вы отбираете свою толику годами, мы – в единый миг. Вот и вся разница! Нельзя стесняться своего благородства…

Шелк блузки. Скользит, сминается.

– Это рабы! Понимаешь, рабы!

– Это честные пленники! Хорошо, зови их рабами…

– Дура! Это рабы, роботы, овощи… Какое, к чертям собачьим, солнце? Ты что, полагаешь, что после смерти я окажусь в одном солнце со своими рабами?! Я, помпилианец?!

Уроженец Помпилии не испытывает чувств по отношению к рабам. Но уроженцу Помпилии омерзительна идея рабов, которых он облагодетельствовал. Его бесит сама мысль о том, что он готовит рабов к лучшей жизни, что после физической смерти они воссоединятся: хозяин и рабы. Убийственный парадокс – бешенство помпилианца при разговоре о рабах. Удар, подламывающий опоры и устои.

Бомба, заложенная под фундамент.

– Сделай меня помпилианкой!

– Что?

Рвется шелк. Летит град пуговиц.

– Сделай меня помпилианкой!

Жарко. Жарче не бывает.

– Рабы – не люди! Рабы – вещи! Ими пользуются…

Губы. Руки. Крик сминается, комкается, превращается в рычание. Острый угол стола. Мягкая грудь, твердый бугорок соска. Горячо. Влажно. Карты летят на пол. Два тела падают на карты. Катаются, словно борцы в партере. Стаей птиц летит одежда.

– …рабы! Какое, мать его, солнце?..

– Сделай… помпилианкой!..

– Ты сошла с ума!

– Сделай… если не можешь рабыней…

Личная жизнь Изэли на обзорниках доктора Лепида. «Прежде чем войти к нашей дражайшей цапельке…» Телепат, притворяясь пианистом, шарит в сознании астланки. «Тень в ночи», тема Аделии. Сиропчик, любовь-морковь. «Женщина – инструмент тонкий, ранимый. Прежде чем играть, надо размять пальчики…» Фронт проходит через рубеж Астлантиды. «Твой рапорт ляжет под сукно. Не жди, не надейся.» Остров Цапель, пурпур и золото. Остров тонет в звездной пурге. «Ты останешься при старухе: чесать ей пятки на ночь…»

Это нож, нож под ребром. Тело выгибается, бьется рыбой, выброшенной на берег. Катастрофически не хватает воздуха. Дышать – значит, вгонять нож глубже. Выковыривать сердце, укладывать его в энергоприемник. Сил много, надолго хватит.

– Ты!..

– Я…

– Да что ты смыслишь в рабах?

– А что ты смыслишь в солнце?!

– Молчи…

– Сделай рабыней! Не можешь? Тогда – помпилианкой…

Чикчан, кими, киб, иик, кан. Змея, странник, гриф, ветер, ящерица. Проклятье! На этой пирамиде слишком мало места. На ней тьма народа. Смотрят, молчат. Улыбаются. Это вам что, цирк?! Дуэль на клеймах?! Легче было драться в сумеречном зале, чувствуя в руках копье. Скользкое древко, черный обсидиан наконечника. Мелькает, движется. Входит в плоть, открывая красное, кипящее. Выныривает, чтобы вернуться.

Карты сминаются, рвутся.

Была Ойкумена, и нет.

В открытую дверь входит ягуар. Ложится у порога, загородив дорогу. Кладет голову на лапы, притворяется, что дремлет. Левый глаз Катилины поблескивает янтарем.

V

Пуговицы выскальзывали из пальцев. Казалось, они завидуют другим пуговицам: маленьким, перламутровым. Те свободно валялись на полу, в ошеломляющем беспорядке. Никто их не принуждал стать в строй, не заставлял лезть головой в петлю. Уже застегнувшись, взявшись за галстук, Марк сообразил, что пропустил ряд. Рубашка скособочилась, сидела как на чучеле.

Вздохнув, он начал всё по новой.

– Не переживай, – смеясь, заметила Изэль. – Хочешь, помогу?

Пока Марк стоял у зеркала, она успела расстелить диван и сейчас лежала не вдоль, а поперек, самым вызывающим образом. Одеться астланка и не подумала. Вот бесстыжая, вздохнул Марк. Он устал, как после марш-броска в полной выкладке. Воображение живо рисовало доктора Лепида, пускающего слюни у обзорников. Начнет шутить, решил Марк, дам в морду. А там хоть трибунал… Впрочем, трибунал светил так и так, при любом раскладе.