Путь к Эвенору - Джоэл Розенберг

Он поднялся, пошатываясь, как новорожденный жеребенок.

— Х-хорошо посидели... вот прикончу эту — и отваливаем... Эй, Тонен, Руфол — я отваливаю... Вы со мной или против меня? Рыбой клянусь, вы ж без меня дорогу не найдете. Набрались... вы оба... вы оба набрались...

— Набрались, мы? — откликнулся какой-то моряк. — Не, просто приняли чуток лишку. — Он поднялся, а с ним еще один, и мы все вывалились в ночь.

Шатаясь, мы прошли по улице, спустились с холма и двинулись через центр города, во все горло распевая прекрасную матросскую песню — обычно ее поют, когда тянут канаты.

Я запевал. Я немало времени провел, изображая — нет, будучи — матросом: это лучший способ осматривать побережье Киррика и Расколотые Острова, не привлекая внимания.

Небрежности в освещении, которую я подметил на окраине в центре не существовало. Столбы окружала дюжина фонарей, а поблизости стояло оцепление из десятка солдат. Я мог бы побиться об заклад на что угодно — в доме правителя, через дорогу, таится еще десяток, и куда больше по первому крику набежит из казарм. Прибрежные города всегда под угрозой пиратских рейдов, и местные правители привыкли держать войска под рукой.

Поддерни, поддерни, парни,

Сети тяни быстрей.

За пару монет —

Что ночь, что рассвет —

Трудись, не ешь и не пей.

Поддерни, поддерни, парни...

Один из стражников оцепления подобрался к нам поближе.

— Потише горланьте, — с улыбкой сказал он. — Государь спит с открытыми окнами, а если его разбудить — мало вам не покажется.

Мой приятель товарищески плюхнул руку солдату на плечо.

— Он не любит песен? Что же он за правитель?

Бедолагу солдата даже шатнуло: таким густым перегаром пахнуло на него. Я его понимал. Моряк выпустил его, потом, таща меня за собой и покачиваясь, двинулся к ближнему столбу.

— Пойдем-ка взглянем, ч-что тут у нас... Ой, а правда, что тут у нас? Костлявые птички сидят на пенечках... Привет, птичка! Может, слетишь оттуда ко мне на пальчик?

Из клетки на нас равнодушно, пустым взглядом смотрело иссохшее лицо Баста. Ни следа узнавания; сомневаюсь, что он вообще хоть что-то видел. Ломаного гроша не поставлю, что он протянет еще хоть день. Кенда выглядела и того хуже, а двое в дальних клетках вообще не шевелились: наверное, умерли.

Клетки заперты на замок, а не заварены. Что не заварены — точно: Кенда чуть изменила положение, и дверь дернулась. Не слишком хорошо — но и не так уж плохо: двери вполне могли быть заварены. А замки... Нет такого замка на Этой стороне, который я не смог бы открыть, будь у меня нужный инструмент и пара минут в запасе. Инструмент всегда при мне; вот с временем может выйти осечка.

Об этом потом. Сейчас просто собирай информацию.

Один из стражников сидел на пороге открытых дверей осадной башни — высокой, мощной, возможно, со спиральной лестницей внутри. Она была мощнее, чем нужна была бы для обычной лестницы с перекладинами, да и пленников в клетки доставлять по винтовой лестнице проще, чем по деревянной.

— Эй-эй-эй! — окликнул он нас. — Никаких у меня разговоров с заключенными! Ступайте своей дорогой!

И мы побрели прочь — спотыкаясь, запинаясь, шатаясь и горланя следующую песню.

У причала мой толсторукий друг остановился и пропустил двух других вперед.

— Хочу перекинуться с нашим новым... ик... другом словечком, ладно? — сказал он им.

Те засмеялись и пошли к узким сходням в конце причала. Они знали его предпочтения.

Я тоже кое-что понял, причем довольно давно, но не был готов к тому, что он неуклюже обнимет меня за шею и спросит:

— Хорошо сработано, Уолтер Словотский?

Совершенно трезвым голосом. И с хитрой улыбкой.

— Я спрашиваю — мы достаточно разузнали? — сказал он негромко, потом повысил голос: — Да ты чего? Я просто хочу дружить, а т-ты-ы, что ли, не хочешь? Ты хочешь спросить, откуда я тебя знаю. — Он снова говорил тихо. — Ты меня, конечно, не помнишь, но мы когда-то встречались. Много лет назад.

Он пощелкал себя по шее, по месту, где борода, стекая со щек и подбородка, падала на грудь. Возможно, тому виной неровный свет портового фонаря, но мне показалось, я разглядел под густой подушкой бороды белые шрамы — такие оставляет железный ошейник.

Неуклюжие пальцы почесали место, где мог быть ошейник. Где был ошейник.

— А теперь оттолкни меня, Уолтер Словотский, — прошептал он. — Оттолкни посильней. И выругайся, да покрепче, будь так добр.

— Я занимаюсь этим с бабами, черт тебя побери, — и убери свои мерзкие лапы! — завопил я, пихая его изо всех сил. — Отлезь от меня, не то я тебе яйца отрежу и тебе же их в глотку и запихну!

— Да ладно, давай дружить! — И снова негромко: — Мы отплываем утром. Я не храбрец, не то остался бы и помог тебе и твоим друзьям. — Он дал мне пощечину — весьма ощутимо. — Это тебе за наглость! — и тихо продолжал: — Если хотите уйти водой — самые быстрые кораблики тут «Масленка» и «Деленита», но остерегайтесь их капитанов. У них дела со здешними купцами. — Он поднял руки, признавал поражение. — Хрен с тобой, нет так нет, — заявил он и побрел во тьму, прощально махнув мне рукой.

Я даже не знал его имени.

Если бежишь по тонкому льду, спасение — в скорости.

Ральф Уолдо Эмерсон

Отвага — качество, которым следует пользоваться с осмотрительностью.

Уолтер Словотский

Никто не спал: ждали меня. Ахира втянул меня в окно так быстро, что я будто взлетел.

— Как прошло? — спросил он. — Узнал, что нам нужно?

— Возможно, — кивнул я. — Мне надо подумать.

— Понятно. — Он улыбнулся с облегчением. Люблю я эту его улыбку. Давненько я ее не видал: с самого Бима. — Ты, надеюсь, не полез близко?

Я пожал плечами:

— Решил на этот раз тебя послушаться.

— Порой все решается самым простым образом, — сказал я друзьям, когда мы следующим утром вчетвером сидели за завтраком. — Кажется, я знаю, как их вытащить.

Наши в клетках были обречены еще на день голодания и высушивания на солнце. Тэннети умчалась с каким-то поручением.

А здесь солнце брызгами падало сквозь колышущиеся легким ветром шторы на стол с четырьмя приборами, играло на серебряных блюдах с ветчиной и мясными пирожками, на маленьких рюмочках с вареными всмятку яйцами — не говоря уж обо всем остальном. По традиции Брэ, завтрак — самая плотная еда дня. Мне это нравится.

Ахира склонил голову набок.

— Кто бы сомневался. — Пользуясь парой серебряных вилок — чтоб не обжечься, — он приоткрыл крышку горшочка и принюхался. — Что-то тушеное. — Гном положил немного себе на тарелку и принялся макать туда золотистый, с кулак, хлебец. — М-м-м... Неплохо. Козленок, наверное.