Бруклин - Колм Тойбин

– Она так потрясена, бедняжка, – говорила миссис Кео.

Эйлиш отвечала, что ей ничего не нужно, и закрывала глаза, и разговор возобновлялся, и миссис Кео спрашивала у собеседников, стоит ли ей купить телевизор, чтобы ее жилицам было чем занять вечера. По ее словам, она боялась, что телевизор может никому не понравиться, – и куда она тогда его денет? И Тони, и отец Флуд советовали купить, но миссис Кео считала, что никто ведь не гарантирует выпуск все новых и новых программ, потому рисковать ей не хочется.

– Вот когда все заведут телевизоры, тогда и я заведу, – заявила она.

В конце концов они исчерпали темы для разговора и условились, что завтра в десять утра отец Флуд отслужит мессу за упокой души Роуз, а миссис Кео придет на службу в церковь и Тони с матерью тоже. Ну и обычные прихожане соберутся, сказал отец Флуд, и он оповестит их перед мессой, что служит ее в память замечательной женщины, а перед причащением скажет о Роуз несколько слов и попросит всех помолиться за нее. Он предложил Тони подвезти его до дома и тактично остался ждать с миссис Кео в гостиной, когда тот попрощается в прихожей с Эйлиш.

– Прости, что я молчала, – сказала она.

– Я думал о тебе, – ответил Тони. – Представлял, что умер кто-то из моих братьев. Может быть, это звучит эгоистично, но я пытался вообразить твои чувства.

– Я все думаю о ее смерти, – ответила Эйлиш, – и не могу этого вынести, потом на минуту забываю про нее, а когда вспоминаю, чувствую себя так, словно впервые услышала. Никак не могу избавиться от этих мыслей.

– Мне хотелось бы остаться с тобой, – сказал Тони.

– Мы увидимся утром, ты только скажи матери, чтобы она не приходила, если это ее затруднит.

– Она придет. Какие уж теперь затруднения, – ответил он.

Утром Эйлиш подивилась тому, что спала она крепко, а проснулась с мгновенным осознанием, что пойдет не на работу, а на поминальную мессу Сестра, знала она, все еще лежит в доме на Фрайэри-стрит, в кафедральный собор ее перенесут позже, вечером, а похоронят после утренней мессы. Пока они с миссис Кео собирались в приходскую церковь, все представлялось простым, понятным и почти неизбежным. Но, идя по знакомой улице, глядя на чужих людей, Эйлиш говорила себе, что умереть мог и кто-то из них, а не Роуз, и сейчас стояло бы еще одно весеннее утро с намеком на тепло в воздухе, и она шла бы, как обычно, на работу.

Представить себе Роуз умирающей во сне она не могла. Открыла ли сестра глаза хотя бы на миг? Или просто лежала, спокойно дыша, и вдруг, как будто это было в порядке вещей, ее сердце остановилось, а с ним и дыхание? Как такое могло случиться? Кричала ли она ночью, оставшись не услышанной, или бормотала что-то, или шептала? Чувствовала ли что-нибудь накануне вечером? Ощущала, что на исходе последний день ее жизни на этом свете?

У себя в комнате Эйлиш просмотрела стопку писем Роуз, пытаясь угадать, между какими двумя сестра узнала, что больна. Или она знала о своей болезни еще до отъезда Эйлиш? Тогда это меняло для Эйлиш всю ее жизнь в Бруклине – все пережитое здесь становилось таким незначительным. Она вглядывалась в почерк сестры, разборчивый и ровный, говоривший о самообладании и уверенности в себе, и размышляла, случалось ли, что, написав какие-то из этих слов, Роуз отрывала взгляд от письма и вздыхала, а затем, сделав усилие, собиралась с мыслями и продолжала писать, ни на единый миг не умеряя решимость не разделять ни с кем свое знание – кроме врача.

Она представляла себе, как Роуз лежит сейчас в темных одеждах смерти посреди мерцающих на столе свечей. Потом гроб закрывают, в прихожей и на улице стоят люди со скорбными лицами, там и ее братья в темных костюмах и галстуках – тех, что и на похоронах отца. И все утро, во время мессы и после, в доме отца Флуда, Эйлиш перебирала одно за другим мгновения смерти Роуз и ее переселения на кладбище.

Обитательницы дома миссис Кео почти испугались, когда Эйлиш сказала, что хочет пойти после полудня на работу. Она видела, как миссис Кео шепталась об этом с отцом Флудом. Тони спросил, уверена ли она в своем решении, и, после того как Эйлиш настояла, сказал, что проводит ее до «Барточчис», а затем подождет у миссис Кео. Миссис Кео пригласила Тони и отца Флуда на ужин, который начнется с молитвы за упокоение души Роуз.

Эйлиш отправилась в магазин и на следующий день, решив посетить также занятия в колледже. В кино или на танцы они пойти не могли, поэтому Тони повел ее в ближайшую закусочную, сказав, что если она не пожелает разговаривать или заплачет, он не против.

– Я так хочу, чтобы ничего этого не было, – прибавил он. – Все время хочу.

– Я тоже, – ответила Эйлиш. – Хоть бы она открылась кому-то из нас. А еще лучше, чтобы ничего не случилось и она была сейчас дома. Жаль, что у меня нет ее фотографии, ты бы увидел, какой она была красавицей.

– Ты и сама красавица, – сказал Тони.

– Роуз была самой красивой, все так говорили, и я не могу избавиться от мысли о том, где она теперь. Мне нужно перестать думать о ее смерти, о гробе, обо всем этом и, может быть, начать молиться, но это так трудно.

– Хочешь, я помогу тебе? – спросил он.

Погода налаживалась, но для Эйлиш мир будто лишился красок. В торговом зале она тщательно следила за собой и гордилась тем, что ни разу не сорвалась, не кинулась вдруг в дамскую комнату, чтобы поплакать. Мисс Фортини сказала, что если понадобится, то она вправе в любой день уйти с работы пораньше, а если Эйлиш захочет, они могут встретиться где-нибудь, поговорить о случившемся. Тони каждый вечер встречал ее после занятий, Эйлиш нравилось, что он принимает ее молчание, когда ей не хочется говорить. Тони просто держал ее за руку или обнимал за плечи, пока они шли к дому, жилицы которого ясно дали Эйлиш понять: когда ей что-то понадобится, что угодно, она может просто постучать в дверь любой из них или прийти на кухню и они все для нее сделают.

В один из вечеров она поднялась за чашкой чая на кухню и увидела на маленьком столике адресованное ей письмо, которое раньше проглядела. Пришло оно из Ирландии, но конверт был надписан почерком Джека. Эйлиш не стала вскрывать письмо сразу, а отнесла вместе с чаем вниз, чтобы прочитать без помех.

Милая Эйлиш.

Мама попросила, чтобы я написал тебе, потому что у нее самой на это нет сил. Пишу в парадной гостиной, за столиком у окна. Дома было полно людей, но теперь тут не слышно ни звука. Все разошлись. Сегодня мы похоронили Роуз, мама просила передать тебе, что день выдался погожий, без дождя. Отец Куэйд отслужил по Роуз мессу. Вчера утром, после тяжелой ночи на почтовом судне, мы приехали сюда дублинским поездом. Дома еще продолжалось бдение у ее тела. Она была прекрасна – волосы и все остальное. И все говорили, какой спокойной она выглядит, как будто просто спит. Может быть, до нашего приезда так и было, но, когда я увидел ее, она совсем на себя не походила, не выглядела хуже или еще что, просто когда я опустился на колени и притронулся к ней, мне и на секунду не подумалось, что это она. Наверное, не стоило об этом писать, но я решил, что самое лучшее – рассказать тебе все как есть. Мама просила написать обо всем, что происходило, о людях, которые к нам приходили, а пришел весь гольф-клуб, да и офис «Дэвиса» на то утро закрылся. С папой, когда он умер, было иначе, на какую-то минуту могло показаться, что он живой. А Роуз была точно каменная и бледная, «у будто на какой-нибудь картине. Но красивая и спокойная. Не знаю, что со мной было не так, но я совсем не думал, что это она, пока нам не пришлось нести гроб – мальчикам, мне, и Джему, и Биллу, и Фонси Дойлу из Клонгала. Хуже всего то, что я никак не мог поверить, что это ее мы несем, закрываем в гробу, закапываем в землю. Я еще буду молиться за нее, вернувшись назад, но тогда мне просто не удавалось следить за словами молитвы. Мама просила написать, что отдельно попрощалась с ней от тебя, но когда мама говорила с ней, я не смог остаться в комнате, я и гроб-то нести почти не мог, так сильно плакал. И смотреть на нее на кладбище тоже не мог. Все время прикрывал ладонью глаза. Наверное, зря я тебе это рассказываю. Дело в том, что мы должны вернуться на работу, а мама об этом еще не знает, по-моему. Думает, что кто-то из нас сможет остаться с ней, но мы не можем, ты же понимаешь. Не такая в наших местах работа. Не знаю, какова она в твоих, но мы обязаны вернуться, и мама останется здесь одна. Ее будут навещать соседи и другие люди, но, думаю, она пока ни о чем не догадывается. Я уверен, она была бы счастлива повидать тебя, мама все повторяет, что других надежд у нее теперь не осталось, но мы не знаем, что ей об этом сказать. Мама не просила меня упоминать об этом, но, думаю, когда она сможет написать тебе, ты услышишь от нее то же самое. По-моему, она хочет, чтобы ты вернулась. Она ни разу еще не проводила ночь в доме одна и теперь повторяет, что не справится с этим. А нам необходимо возвращаться. Она у меня спрашивала, не слышал ли я о какой-нибудь работе в городе, и я обещал разузнать, однако все дело в том, что я должен вернуться назад, и Пат с Мартином тоже. Прости, что пишу так бессвязно. Наши новости, наверное, ужасно поразили тебя. Так же, как нас. Мы целый день не могли отыскать Мартина, потому что его не было на работе. Тяжко думать о том, что Роуз лежит в земле, и больше мне сказать нечего. Мама хотела, чтобы я написал, как все были к ней добры, и это правда, а о том, что она непрерывно плакала, – не писал, однако так и было, во всяком случае, большую часть времени. Сейчас я закончу письмо, положу его в конверт. Перечитывать не буду, потому что уже начинал писать несколько раз, но, перечитав, рвал и начинал заново. Заклею конверт, а утром отправлю. Думаю, Мартин в эту минуту объясняет маме, что завтра нам придется уехать. Надеюсь, письмо у меня получилось не слишком ужасное, но, как уже было сказано, я не знал, о чем нужно написать. Мама порадуется, что я его посылаю, сейчас пойду скажу ей, что письмо написано. Помолись за нее. Все, пошел.