Скрипка некроманта - Далия Трускиновская

— Положение точно было неловким, — согласился шулер, — но картежный академик должен уметь извлекать выгоду даже из такой истории. Я также проявил спокойствие, ушел в соседнюю комнату и дождался, пока шум окончится. А потом, увидевши, что фон дер Лауниц и сам не рад финалу этой стычки, я вышел и тихонько с ним поговорил. Я сказал ему, что вы — лицо, приближенное к князю, что князь во всем вам доверяет и часто даже руководствуется вашими советами…

— О Господи! — воскликнул Маликульмульк.

— Барон приглашает вас на ужин, герр Крылов, а после ужина будет игра. Я полагаю, что он постарается проиграть вам несколько десятков талеров, чтобы этому делу не был дан ход.

— Но это же взятка!

— Барон полагает, что взятка. Но мы с вами умные люди и докажем ему, что он заблуждается. Вы ведь не собираетесь принимать взятки от старого самодура?

— Нет, конечно!

— И я вам не советую брать эти тридцать или сорок талеров, даже пятьдесят. Ведь примерно в эту сумму он оценил вашу деликатность, поверьте! О, Диттерсдорф… одно, два… шесть… семь струнных трио… это надо взять на пробу… его же струнный квинтет, который мне тут решительно не с кем играть… Знаете ли вы, герр Крылов, что у Диттерсдорфа есть комическая опера «Виндзорские проказницы» на либретто Шекспира? Кто бы мог предсказать, что Шекспир станет модным либреттистом?

— Там еще есть, — подал голос Мирбах. — Посмотрите вторую стопку…

— Благодарю вас, непременно. Так вот, что есть взятка? Допустим, вы нашли на улице монету, подобрали, сунули в карман, — шулер говорил, не глядя в лицо собеседнику, негромко и даже рассеянно, как если бы уделял более внимания нотам. — А кто-то глядит из-за угла и думает: до чего же ловко я подсунул взятку герру Крылову! Взятка, сударь, это деньги или предмет, о которых обе стороны, дающая и берущая, знают, что это взятка. Если фон дер Лауниц проиграет вам пятьдесят талеров, то и он будет знать, что это взятка, и мы с вами. А если он проиграет пятьсот талеров?

— Так…

— Будет ли он сам считать это взяткой?

— Черт его знает.

— Он будет считать это пакостью Фортуны, своей оплошностью, непредвиденным убытком, но уж никак не взяткой. В итоге его совесть будет чиста. Да и ваша также.

— Это — в случае, если он позволит обыграть себя… — Маликульмульк осекся.

— Позволит. Это будет любопытная игра. В самом начале мы будем состязаться — кто более проиграет противнику мелких сумм. А вот потом нас ждет неплохое развлечение…

Шулер, видимо, еще на Родниковой улице понял, что Маликульмульк если и не состоял формально в картежной академии, то немало от академиков нахватался и имел познания в стратегии и тактике облапошивания простаков.

Но Маликульмульк, поняв замысел, совершенно не хотел обсуждать подробности.

— Не объяснил ли барон, отчего у него вышли контры с герром Брискорном? — спросил он. — Тут ведь что-то серьезное — если инженерный полковник врывается в чужие комнаты и устраивает скандал, а барон приказывает выкинуть его на улицу, то… то причина должна быть… увесистая…

— Я полагаю, весьма увесистая. Могу сказать только, что Брискорн раза два приходил к барону на прошлой неделе. Они беседовали наедине, но открытой ссоры меж ними не было.

— Неужели никто из слуг не догадался подслушать?

— Это хороший вопрос, герр Крылов. Но чтобы задавать слугам такие вопросы, нужно несколько приучить их к себе. Для чего потребны время и деньги.

— Послушайте, у меня есть разумное предложение, — поразмыслив, сказал Маликульмульк. — Брискорн мне приятель. Я не хочу, чтобы из-за этой истории пострадала его репутация. Вы сами, помнится, рассказывали, что вместе с бароном приехала какая-то подозрительная родственница. Что она такое? Я заметил — вы нравитесь женщинам… может, для вас не составит труда и ей понравиться?..

Фон Димшиц рассмеялся.

— Это молодая особа, не старше двадцати восьми лет, которая числится гувернанткой бароновой внучки Элизы Каролины, хотя девица в гувернантках уже не нуждается — ей лет восемнадцать, на мой взгляд. Фрау Граве сопровождала ее в театр и в концерты, ездила с ней на гулянья. Но скорее как компаньонка, и то — нежелательная. Вы понимаете, о чем речь?

— Я понял, что она любовница старого барона. А любовницы обычно стараются все знать о своих покровителях, по крайней мере, столичные театральные девки в этом всегда друг дружку выручают и выясняют подробности не хуже полицейских сыщиков. Она должна знать, о чем барон говорил наедине с Брискорном.

Маликульмульк сказал это очень твердо, хотя душа его содрогалась: не дай Бог, чтобы речь шла о похищении и доставке итальянской скрипки. С одной стороны, тогда станет понятно, где эта проклятая скрипка, но с другой — изымая ее у барона, можно поднять ненароком столько шума, что Брискорну придется уйти в отставку опозоренным. Позор будет заслуженным, и все же…

Фон Димшиц подошел к Мирбаху, еще раз посчитал его пульс.

— Это была ложная тревога, вы уже успокоились. Давайте-ка я помогу вам дойти до постели, — предложил он.

— Нет. Кто же тогда закроет лавку?

— Вы сможете, закрыв дверь, спокойно и без волнения дойти до постели?

— Смогу.

Старичок чувствовал себя очень неловко из-за того, что отнял столько времени у господ. Но фон Димшиц умел разговаривать с людьми — ремесло обязывало. Наконец оба они, шулер и начальник генерал-губернаторской канцелярии, оказались на улице.

— Знаете что, герр Крылов? — сказал фон Димшиц. — Вряд ли Брискорн успел так основательно поссориться с бароном за то недолгое время, что барон провел на Рождество в Риге. Может, кто-то из гарнизонных старожилов что-то знает или из тех старых чиновников, кому вы доверяете.

— Это мысль! — и верно, мысль была спасительная; Маликульмульк бы немало обрадовался, узнав, что ссора не связана со скрипкой. С другой стороны, тогда остается один подозреваемый — подлец, снявший шубу с Христиана Антоновича.

— Так вечером у барона?

— Да, — не задумываясь, отвечал Маликульмульк.

И что еще он мог ответить, когда наконец-то обозначились впереди сверкающие очертания Большой Игры? Другое дело — не следовало во всем доверять фон Димшицу, академик — он и есть академик, и понятие чести у него туманное, своего же соратника за милую душу продаст, был бы повод. Ну так Маликульмульк имеет кое-какой опыт, о чем фон Димшиц не подозревает. Он полагает, будто напал на любителя, на аматера, которого можно малость подучить и использовать. Ну, пусть так…

По Сарайной Маликульмульк дошел до Конюшенной, повернул направо. Он молил Бога, чтобы Федор Осипович оказался дома. К давнему соратнику у него было два вопроса: о Брискорне и о соседях. Может статься, Федор Осипович мог подсказать, где искать похитителей шубы.

Одновременно он держал в памяти загадочный кусок канифоли. Для чего открывать в галерее футляр с инструментом? Как ни изощряйся, разумного объяснения нет. Есть неразумное — скрипку похитил кто-то из музыкантов, утащил вниз и спрятал за ящик. А потом, уходя, забрал. Забирал впопыхах — вот и выскочила канифоль из футляра. Но нужно окончательно лишиться рассудка, чтобы сунуть инструмент работы Гварнери дель Джезу чуть ли не в сугроб! И, кстати, каждый музыкант уходил со своим инструментом — как же он две скрипки в один футляр засунул? Разве что в футляр с виолончелью… Так и этого быть не могло! Когда оба Манчини с драгоценной скрипкой шли в свою комнату, то встретили уходящих музыкантов, среди которых был пьяный Баретти. Музыканты, значит, похитить инструмент не могли. Так что же означает канифоль?