Спецназовец. За безупречную службу - Андрей Воронин

Но он молчал до сих пор, потому что минувшей ночью здесь, в архиве, у него возникли кое-какие обстоятельства и соображения. Об обстоятельствах он старался не думать — тут от него ничего не зависело, да и вообще все это здорово смахивало на сон, — а соображения были следующие. Отдать папку придется все равно: если Марину снова начнут пытать, он этого просто не выдержит. И, отдаст он папку или нет, их всех, скорее всего, все равно убьют. Как выразился командир рейдеров, ключевым словосочетанием тут было «все равно». А раз так, то какая разница, скажет он про тайник сейчас или через несколько часов? Если есть хотя бы мизерный шанс на спасение, им надо воспользоваться. И подавно грех не использовать возможность поквитаться с рейдерами после своей более чем вероятной гибели. То-то они повеселятся, когда, получив свою драгоценную папку и расстреляв заложников, обнаружат, что остались ни с чем!

Папка, если она вообще существовала, сейчас находилась всего в нескольких десятках метров от его импровизированной картонной постели. А она, разумеется, существовала: времени на то, чтобы ее сжечь, у Мамалыгина не было, а всухомятку съесть такую прорву чертежей, схем и технических описаний не под силу даже Бурундуку с его натренированными непрерывным жеванием челюстями. Значит, папка в тайнике, и шанс действительно есть. О том же пела далекая аэродромная сирена, если только ее короткий вскрик ему и вправду не почудился.

Михаил Васильевич тяжело вздохнул и стал старательно заводить часы: если сирена ему не померещилась, и если ночное приключение не было элементом путаного, навеянного трудными дневными впечатлениями сна, от этого привычного механизма сейчас зависело очень многое.

* * *

Тела расстрелянных в механическом цеху бандитов побросали в контейнер для металлической стружки. Контейнер с помощью кран-балки погрузили на платформу заводского электрокара, и управляемый одним из бойцов импровизированный катафалк, завывая электромотором и щелкая контактами реле, укатил в сторону лабораторного корпуса. Здесь трупы поместили в полиэтиленовые мешки, перенесли в подвал и побросали в выдолбленную в бетонном полу неглубокую могилу, на дне которой уже лежали тела начальника службы безопасности Мамалыгина и однофамильца прославленного русского адмирала Ушакова. Компрессор с отбойным молотком уже увезли, мусор убрали, и на краю прямоугольной ямы теперь стояла только готовая к работе бетономешалка.

— Не нравится мне это, — не совладав с дурным настроением, сообщил подполковник Сарайкин командиру рейдеров, за которым ходил, как привязанный, не зная, куда еще себя девать.

— Что именно? — рассеянно переспросил Волчанин.

— Да вот это все. — Сарайкин кивнул в сторону ямы, на дне которой как попало, друг на друге, лежали продолговатые полиэтиленовые свертки. Пленка была бесцветная, полупрозрачная, и подполковник отчетливо видел, что на самом верху кучи лежит Шуня — лейтенант Шугаев, когда-то подававший определенные надежды на поприще оперативно-розыскной работы. — Льете кровь, как водицу. Вот уже и до моих людей добрались. Так и подмывает спросить: а когда мой-то черед?

Волчанин откровенно зевнул, прикрыв рот ладонью в беспалой перчатке.

— А ты спроси, подполковник, — внезапно перейдя на «ты», посоветовал он. — А я тебе отвечу: в свое время твое тебя не минует. Все там будем — кто-то раньше, кто-то позже. Но мне тебя мочить резона нет. Лишнего ты не знаешь — и хотел бы заложить, да сказать нечего. А эти, — он, в свою очередь, кивнул в сторону ямы, — ну что тебе в этих быках? Считай это просто дружеским подарком. Ведь, если подумать, так оно и есть. Акционера этого мутного они по твоему приказу прибрали и, если что, указать могли только на тебя — меня-то они отродясь в глаза не видели. А ты бы тогда на кого стрелки переводить стал — на меня? А кто я такой, как меня зовут и где меня искать, ты знаешь? Не знаешь. Вот и выходит, что крайний — ты. А меня с моими ребятами здесь, может, и вовсе не было. Может, под этими масками не мои хлопцы, а твои менты из патрульно-постовой — поди докажи прокуратуре, что ты не верблюд!

Бетономешалка с рокотом и чавканьем перемешивала густой, как тесто, раствор. Боец в комбинезоне с засученными рукавами легко оторвал от пола и опорожнил в испачканное присохшим цементом вращающееся жерло мешок щебенки, подождал немного и, поворачивая облупленный железный маховик, наклонил продолжающий вращаться оранжевый конус в сторону братской могилы. Первая лепешка жидкого бетона шмякнулась на полупрозрачный полиэтилен, скрыв от взгляда подполковника Сарайкина разрисованное кровавыми потеками лицо Шуни; боец повернул маховик еще на пол-оборота, и бетон сплошным потоком с хлюпаньем хлынул в яму.

— Вот и все, — поворачиваясь к яме спиной, сказал Волчанин и снова зевнул. — То ли были они, то ли не были… Помнишь, как Том Сойер и его приятели на острове в пиратов играли? Мертвый не выдаст!

Подполковник промолчал. Он не знал, кто такой Том Сойер: в школе этого не проходили (а если бы и проходили, что с того?), а привычкой читать книжки для собственного удовольствия он как-то не обзавелся, потому что не видел в таком времяпрепровождении никакого смысла. Ему были неинтересны все эти высосанные кем-то из пальца, никогда не происходившие на самом деле истории о приключениях никогда не существовавших людей. Это ведь просто сказки, а интересоваться похождениями Иванушки-дурачка и разных там зайчиков и белочек Сарайкин перестал раньше, чем научился читать. Жили они с родителями небогато и не сказать, чтобы счастливо, и разницу между сказкой и былью Толик Сарайкин в полной мере прочувствовал и оценил еще в том нежном возрасте, когда появление человека на городском пляже в костюме Адама не привлекает ничьего внимания.

Елки зеленые, вдруг подумал он, — да я же телевизор начал смотреть, только когда в милицию устроился! Потому и начал, что накопил и купил, а до тех пор я этот ящик только в чужих домах и видел. Дико ведь, если вдуматься — в наше-то время!.. А тогда казалось, что нормально, что так оно и должно быть…

Они вышли из подвала, слыша, как позади стучат и скрежещут, выскребая из бетономешалки остатки раствора, совковые лопаты.

— Ты сейчас домой или на службу? — щурясь на уже перевалившее зенит и начавшее заметно клониться к западному горизонту солнце, поинтересовался рейдер.

Сарайкин немного помолчал, обдумывая ответ.

— Знаешь, — сказал он, наконец, — я, пожалуй, здесь побуду, если ты не возражаешь. А то, боюсь, вы тут без моего присмотра такого наворотите, что мне потом только застрелиться и останется. Уж больно круто вы начали забирать!

— А под твоим присмотром, значит, не наворотим? — насмешливо уточнил рейдер. — Ладно, не дуйся, Анатолий Палыч, шучу. Ничего я больше не собираюсь наворачивать, и так уже наворотили более чем…

— Уж что да, то да, — непримиримо поддакнул Сарайкин.

— Но если хочешь, оставайся, — продолжал Волчанин. — И знаешь, что? Давай-ка мы с тобой выпьем, что ли!

— Чего? — слегка опешил не ожидавший такого поворота событий Сарайкин.

— Коньячку, — спокойно сообщил рейдер. — У Горчакова его целых три пузыря — два у секретарши в сейфе, а один прямо в столе — для личного, стало быть, употребления. Заодно и потолкуем. А то, если один останусь, усну непременно.