Год грифона - Диана Уинн Джонс

— Лети в Империю, — сказал он голубю, упаковывая полупрозрачную бумажку в трубочку на ноге голубя, — в город Кондита, и доставь это послание императору Титу. Самому императору, лично в руки, и никому другому. Понял?

— Постараюсь, — проворковал голубь. — Но, говорят, там нашего брата ловят сачками и тащат прямиком в сенат.

— А ты не попадайся! — приказал Коркоран. — Императора ищи.

Он взял обеими руками теплого, почти невесомого голубя и отнес его к открытым дверкам.

— Не позволяй никому прикасаться к тебе, пока не разыщешь императора.

Он усадил птицу на маленький порожек. Голубь вспорхнул и довольно устало полетел на юг. Коркоран провожал его взглядом, пока тот не скрылся.

Тут вернулся сторож с охапкой мышеловок. Коркоран потратил немало времени на то, чтобы снабдить их все весьма опасными заклинаниями. Четверо оставшихся голубей вытягивали шеи и с интересом смотрели, что он там делает. Когда волшебник наконец ушел, птицы переглянулись, поворковали между собой и спорхнули вниз. Не успел Коркоран спуститься на улицу, как эти голуби тоже выбрались наружу и, тяжело взмахивая крыльями, полетели в сторону Деркхольма.

Солнце уже садилось, когда Коркоран добрался наконец до своей лаборатории. Он вздохнул с облегчением и включил свет. И застыл как громом пораженный, не отрывая руки от выключателя. Ассасины и их союзники-мыши успели поработать и здесь. Его записи, расчеты — все было изгрызено в мелкие клочки и рассеяно по всей лаборатории. Экспериментальные образцы лунного костюма были разбиты и переломаны. Но что самое ужасное — корабль, его драгоценный корабль, столь тщательно продуманный, столь любовно построенный, на изготовление которого у Коркорана ушли три года и жуткая прорва денег и который уже был на две трети готов, — этот корабль был буквально изрублен на куски! Вместо него у окна высилась лишь куча сверкающих обломков. На каждом из обломков виднелись сотни следов от ударов крошечных кинжалов. Видимо, ассасины, сидя в клетке, день за днем наблюдали за ним и теперь точно знали, что ему дороже всего...

Коркоран безмолвно смотрел на это разорение, не веря своим глазам.

Лукин отворил дверь концертного зала, пропустил Ольгу вперед, вошел сам, закрыл дверь за собой и привалился к ней, отдуваясь. Ольга медленно сняла плащ и уронила его на пол. Прочие, сидевшие кто где, с тревогой уставились на них.

— Уф-ф! — сказал Лукин. — Эльда, ты попала в самое яблочко! Рёскин, ты теперь мой законный раб. Я тебя купил. Вот договор.

Он помахал пергаментом с печатью и подписями.

— Так что отныне можешь считать себя гражданином Лютерии.

— Ур-ра-а!

Рёскин вскочил на свои коротенькие ножки, взмахнув косицами, и пустился плясать под перестук косточек. Фелим присоединился к нему. Они так распрыгались, что опрокинули вешалку. Клавдия не обратила на это внимания. Ее положение было отнюдь не таким надежным, как у Рёскина. Правда, легионеры за ней до сих пор не явились, но это мало утешало. Наверняка сенаторы уже начали процедуру экстрадиции... Она съежилась среди разбросанных по эстраде подушек и попыталась решить, что же ей делать.

— Ты, главное, держись поближе ко мне, — сказала Клавдии Эльда, подобрав вешалку. — Переселяйся сюда вместе с вещами. Уж я-то с этими солдатами управлюсь.

Ольге тоже было не до веселья. Она так и стояла у двери рядом со своим плащом, глядя в никуда.

— Ну что, — весело сказал ей Лукин, — здорово я все уладил с этими гномами?

— Ты так думаешь? — ответила Ольга.

— А что, нет, что ли? — Лукин несколько обиделся. — Гномы — они знаешь какие подлые? С ними нужен глаз да глаз! Когда ты стала рассказывать, как к тебе попал этот блокнот, я даже боялся, что они сразу откажутся от сделки. У тебя голос был такой странный — как будто ты отвечала зазубренный урок или что-то в этом роде.

Ольга развернулась в его сторону — так резко, что волосы хлестнули ее по лицу.

— Ах вот, значит, как, господин наследный принц? А как, по-твоему, я должна была разговаривать, когда ты принялся задирать нос и толковать о всяких там приданых и будущих супругах? Что, по-твоему, мне полагалось помереть от счастья? Или сказать: «Ах, да-да, папочка Лукина будет просто счастлив породниться с пиратом! И с мышом!»

Лукин был озадачен. Чего это Ольга так разозлилась? Ведь все получилось так здорово! Отчего же у нее в глазах слезы стоят?

— Ну, ты ведь понимаешь, мне же нужно было как-то выкрутиться, чтобы показать, что я законный владелец этой вещи. А то бы они со мной и разговаривать не стали. Я ничего такого в виду вовсе не имел, ты ведь понимаешь!

— Все я понимаю, мог бы и не говорить! — рявкнула Ольга.

— Да что я такого сделал-то? — спросил Лукин, все еще надеясь ее урезонить. — Я думал, мы друзья и достаточно понимаем друг друга для того, чтобы ты могла подыграть, где надо. Если тебе это было неприятно — извини. Но нам надо было спасать Рёскина.

— Да я не о Рёскине! — вскричала Ольга. — Мог бы хоть предупредить!

— Ну, тогда я вообще ничего не понимаю! — огрызнулся Лукин. — Ты себя ведешь, как эта придурочная Мелисса! Могла бы и догадаться, что, раз я позвал тебя с собой, значит, я собираюсь сочинить что-нибудь этакое!

— Ах так! — воскликнула Ольга. — Ну, все! Я с тобой вообще больше разговаривать не буду, никогда в жизни! Ни за что!

И разрыдалась. Так бурно, что слезы застили ей глаза. Она на ощупь нашла дверь, кое-как открыла ее и выбежала из зала. Слезы катились у нее из глаз ручьями, и капли отлетали в сторону — Лукин еще успел увидеть радугу, вспыхнувшую в брызгах, а потом дверь захлопнулась у него перед носом.

— Какая муха ее укусила? — спросил он у своих друзей, растерянно и слегка сердито.

Те посмотрели на него молча и серьезно. Клавдия поняла, что ей придется на время забыть о собственных тревогах. Она спустилась с эстрады и подошла к Эльде. Вешалка затрусила следом за ней, но на нее никто не обратил внимания.

— Ты в самом деле не понимаешь? — осведомилась Клавдия принца.

— Н-нет... — сказал Лукин, твердо уверенный, что говорит чистую правду. — Понятия не имею.

— Ну, тогда мы тебе ничем помочь не сможем, — сказала Клавдия. — Подумай сам.

Лукин задумался. Остальные по-прежнему молчали. Сперва Лукин подумал, что его друзья посходили с ума, как и Ольга. Как же так: он раз в жизни повел себя как настоящий принц, выручил Рёскина, а его никто не хвалит, не говорит, какой он находчивый, а предлагают подумать! Чушь какая-то. Но чем дольше он размышлял, тем сильнее шаталось и таяло его довольство удачно проведенной операцией по спасению Рёскина. И из-под него начало выколупываться какое-то не очень приятное чувство. Не слишком ли деспотично обошелся он с Ольгой? Но, с другой стороны, когда ведешь себя как принц, поневоле приходится распоряжаться людьми... Лукин обнаружил, что ему не стоится на месте. Он подошел к Рёскину и отдал ему пергамент с договором.