Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы - Валентина Талызина

Маргарита Александровна меня очень любила. Оказалось, что мы с ней почти в одно время учились в ГИТИСе. Я – на актёрском факультете, Маргарита – на театроведческом, на два курса старше. На самом деле, мы были почти ровесницами, но я два года потеряла в сельхозинституте.

Когда я приходила в Дом актёра – а я туда приходила не часто, я эти тусовки не люблю, да и вообще пренебрегаю светской жизнью, – она протягивала мне руку и говорила: «Валюнчик мой любимый пришёл». А меня всегда оторопь брала, и я думала: неужели она это искренне говорит? Но она меня всегда так встречала, и я верила, что она меня действительно любит.

Адвокат Александр Евгеньевич Калинин, который должен был защищать наш Дом, сказал, что мы должны устроить пресс-конференцию. И мне позвонила Маргарита: «Валя, я прошу вас прийти на пресс-конференцию и выступить». Я спросила: «Какие бабы ещё у вас будут? Я считаю, что должна присутствовать „тяжёлая артиллерия” – Доронина или Волчек». Но Маргарита сказала: «Нет, я с ними не дружу. Но обещали прийти Юлия Борисова и Верочка Васильева». В такой компании я, конечно, согласна была выступить.

Когда я туда пришла, у меня возникло ощущение, что это чистые похороны. И была масса чёрных, как галки, камер. Народ сидел как на похоронах – такая гнетущая тишина. Тогда ещё митингов не было.

Я стала искать нашего адвоката Калинина. В комнате стоял громадный, довольно полный мужчина, мрачный, с нависшими бровями – вылитый Челкаш. Представилась: «Я – Талызина». Он ответил: «Вижу!» – «А что мне делать?» – «А что вы можете? Эмоции?»

Первым вышел Зельдин. Он говорил, что, когда приходишь в этот дом, тебе обязательно дадут сладкий чай с пирожком. И вообще этот дом – место, где отогревается сердце артиста. Выступил Фоменко и сказал тихим, прерывающимся голосом, что все награды он положит на стол правительства, если Дом актёра будет отобран. Потому что здесь начинался его театр, здесь всё рождалось, а теперь это хотят уничтожить.

А в кулуарах ходили слухи: что дом стоит полмиллиона евро и Госкомимущество забирало его, чтобы потом пустить с молотка, а разницу взять себе.

Выступали Губенко, Табаков. Олег Павлович всех обложил: всё делается не так, а он знаком с президентом – надо всё делать по-другому. Наконец поднялся Рязанов и сказал: «Мы пойдём с плакатами к Белому дому, мы так это дело не оставим».

Объявляют меня. Беру микрофон. Первое, что я сказала: «Владимир Владимирович, вы ведь сами говорили, что вы выбрали свою профессию, потому что смотрели „Щит и меч”». Затем напомнила, что здесь действительно для актёров дом родной. А закончила своё выступление обращением к Медведеву: «Дмитрий Анатольевич, я не буду за вас голосовать, если вы позволите у актёров забрать этот дом». Были аплодисменты. Сходя со сцены, я спросила этого «Челкаша»: «Доволен?» – «Вполне».

Говорили, что «Талызина повернула собрание». И через полтора дня Дмитрий Анатольевич в Челябинске сказал, что мы не позволим забрать Дом актёра. Потом мне позвонила Маргарита: «Валя, как ты сказала! Я плакала…»

Так мы отстояли наш Дом.

Где-то в 1990-х годах Виктор Мережко дал мне пьесу «Двое с большой дороги». Вообще-то он написал её для Наташи Гундаревой и Миши Филиппова. Но у них почему-то не склеилось: то ли не получилось, то ли просто не захотели. И эта пьеса досталась мне. Она показалась мне интересной и смешной.

Сюжет такой: два вора встречаются в квартире, которую они хотели обчистить, и друг друга разыгрывают. Она строит из себя хозяйку дома, а он представляется милиционером, который хочет поймать воровку. Она ему даёт ключами по голове, он падает. Потом вызывает милицию. И по всем законам жанра между ними рождается какое-то чувство.

Я дала пьесу почитать режиссёру Андрею Житинкину, он заметил: «Валя, из этой пьесы можно что-то сделать. Давайте искать артиста». Я часто ездила отдыхать в Дом актёра в Ялту и там увидела Борю Щербакова. Он был со своей женой Таней и, по-моему, с сыном. Борис произвёл на меня впечатление. Я сказала Житинкину: «Ты знаешь, такой потрясающий красоты мужик! Такой актёр! Давай его пригласим!» Житинкин сразу остудил мой пыл: «Борис – артист действительно потрясающий, но вряд ли согласится. Он сейчас очень востребованный, всюду снимается. Конечно, было бы здорово, если бы он пошёл, но вряд ли получится его уговорить».

Но я уже не могла остановиться, предвкушая будущий успех антрепризы, и предложила: «Давай я пойду и попрошу. Пойдёт – пойдёт, нет – так нет». Я позвонила Боре, он сказал: «Оставьте пьесу на проходной театра!» Я оставила пьесу на проходной.

Прошло время, я позвонила Боре узнать, как пьеса. Он сказал, что пьеса ему не понравилась и он работать не будет. Что ж, мне оставалось только забрать пьесу и поставить точку на этой истории. Боря сказал: «Зайдите ко мне в гримёрку и возьмите пьесу». И когда я забрала пьесу и пошла к двери, он мне в спину сказал: «А вы знаете, пожалуй, я соглашусь». Я обернулась: «Ну что ж, вы мне сделали подарок, очень большой». Тогда он позвонил Житинкину и спросил, когда у нас будет репетиция…

Мы начали репетировать. Так как мы с Житинкиным работаем в Театре имени Моссовета, то репетиции проходили у нас. Нам как-то удалось вычистить пьесу от всех пошловатых моментов, оставив очень точную сюжетную линию. Так как мы люди профессиональные, справились своими силами: костюмы нашли сами, декорации тоже сделали сами. И в первый раз мы сыграли в клубе Дома ветеранов сцены.

Боря играл блистательно, а я, между нами говоря, конечно, с ходу влюбилась в него, потому что не влюбиться в этого актёра невозможно. Он красив, обаятелен, с мужской харизмой. Я в него была влюблена безумно. Но я понимала, что нельзя дать развиться этому чувству, потому что, во-первых, у нас разница в возрасте не в мою пользу – я старше, во-вторых, он и без меня не обделён женским вниманием, я это понимала и видела. И вообще мне показалось, что не надо смешивать работу и романы. А вскоре мы поехали с Борей на гастроли. Билеты взяли в СВ. Две койки: он на одной, я на другой. Мы впервые оказались в такой ситуации. Я улеглась, скромно под одеялом разделась. Боря тоже снял одежду, потом повернулся и так лениво направился ко мне. На что я ему сказала: «Не подходите ко мне!» Он не обиделся: «И очень хорошо». То есть с таким облегчением он это произнёс… Вроде как он должен был это сделать, обстоятельства вынуждали, а я сказала «нет», и наконец-то, слава богу, закончились все мысли по этому поводу. То есть я действительно облегчила задачу, и с тех пор никаких поползновений не было. Моя влюблённость в партнёра по спектаклю, конечно, мне очень помогала.

Потом мы поехали в Свердловск. У нас не было директора, а звонили уже со всех концов России. Борина популярность не знала пределов. Причём на самых разных уровнях. И когда мы приезжали в какой-нибудь дворец культуры и оказывалось, что директор – женщина, она на Борю смотрела, как кролик на удава. Я помню, он говорит: «Нам нужен стол!» – «Да, будет!» – и продолжает на него смотреть. Боря идёт дальше по списку: «Потом: ещё нужно четыре стула!» – «Будет!» – и по-прежнему не сводит глаз. «Ещё надо торшер», – диктует Боря. «Да, будет торшер!» – соглашается начальница, отдавая очередную команду и глядя на Борю как на чудо. Я ничего не придумываю, я это видела своими глазами, мне было смешно и приятно. Женщины его боготворили.