"Огненное зелье". Град Китеж против Батыя - Владислав Стрелков

– Посмотри, – дед Матвей показал вниз. – Следы ведут к воде.

Мы спустились к озеру. Проехали, внимательно осматривая берег. Такое ощущение, что всадники съехали к озеру, потоптались тут и уехали обратно. Следы были только от копыт. Других не было.

– Не понимаю, – пробормотал Матвей Власович. – А люди-то где?

Я спрыгнул с коня и присел у кромки воды. Показал на единственные следы, оставленные человеком и не затоптанные лошадьми. Они шли вдоль берега, по самому краю, и терялись в воде. Кубин посмотрел и сказал:

– Как будто в воду прыгнул. Знаешь что? Давай-ка вокруг озера пройдем и посмотрим – вдруг найдем кого.

Мы привязали коней и пошли по еле заметной тропке вдоль берега. Смотрели под ноги и по сторонам. Тщетно – никаких следов. Обойдя озеро, остановились у привязанных лошадей. Кубин еще раз прошелся по краю берега и посмотрел на единственные человеческие следы.

– Как сквозь землю провалились.

– Власыч, – я посмотрел на ровную гладь озера, – а люди не того… случаем, не утопились? Следы-то в воду ведут.

– Да ты что! – перекрестился дед Матвей. – Это ж грех великий! Нет, не могли.

– Ну, тогда не знаю. Может, схрон тут какой. Нет, вряд ли…

Я достал последнюю пачку сигарет. Закурили.

М-да. Китеж сгорел, а не скрылся в водах Светлояра. И как бы он там скрылся? Сам видел, где град стоял. И до озера – верста. Скрыться Китеж мог только в водах реки Люнды. Добавилась еще одна загадка. Куда делись люди? То, что они вышли из горящего города, сомневаться не приходится. Но куда они подевались потом? А монголы дошли до озера, постояли и ушли.

Гадать можно долго. Но можно спросить у монголов. За все спросить.

– Поехали, Власыч, – поднялся я. – Долг зовет.

Сели на лошадей и выехали на вершину холма. Я обернулся и взглянул на озеро.

О, Господи! По спине пробежал мороз. Мгновение – и видение исчезло, оставив в памяти образ Богородицы, парящей над градом, и эхо далекого перезвона колоколов.

– Что? – обернулся Кубин. – Что там?

Я проморгался – ровная гладь озера отражала только плывущие темные тучи.

– Ничего. Показалось.

Обратно к реке доскакали быстро. На берегу остановились. Вода в реке поднялась, и с этого берега было видно, как вода постепенно заливает часть поля вокруг догорающего города.

– И как мы попадем на тот берег? Мочиться не с руки.

Кубин махнул рукой вдоль берега:

– Через пять верст есть брод, но завалы такие, что ноги переломаешь.

– А там что, мелко?

– Перекат. Камни сплошные. Поехали.

Завалы пришлось обходить. Нанесенные половодьем старые стволы деревьев и мусор были просто непроходимыми. К перекату пришлось идти пешком, ведя коней в поводу. Кубин, переходя бурлящий поток, побурчал:

– Странно, с чего вдруг вода так поднялась?

– Может, дожди в верховьях идут?

Углубились в лес. Опять опостылевшее петляние. Едешь, наклоняясь к самой гриве. Наконец плотные стены елок расступились, и мы выехали на поляну, в центре которой росла ветвистая береза.

– Господи, помилуй! – вскрикнул Кубин, крестясь.

На ветке, почти рядом со стволом, спиной к нам, висел человек. На краю поляны пасся конь. Мы подъехали ближе и посмотрели на повешенного.

– Вот и ответ на вопрос!

Это был Григорий Лисин, по прозвищу Кутерьма. Вот так, легенда в этой части правдива. Предатель все-таки он. Кубин смотрел на Кутерьму и что-то бормотал, потом сплюнул и сказал:

– Посмотри. Вон там, на груди.

Я присмотрелся и увидел деревянную бляху на кожаной веревке. Вот, блин, это ж пайцза! Ошарашенно повернулся к Кубину:

– Власыч, насколько я знаю, пайцзу давали только лояльным. Что же он такого сделал, что ему выделили эту деревяшку?

– Плевать, что он там сделал, – и Кубин опять сплюнул. – Повесили или сам повесился? В ад ему, иуде, и дорога.

Он спрыгнул и направился к коню Кутерьмы. Я подъехал и сорвал деревянную бляху с висельника. Вгляделся в написанное – сверху вниз шла замысловатая вязь. Хм, с монгольской письменностью я не знаком. Да и на пайцзе было написано не по-монгольски. Это, скорей, на арабский похоже. Кубин привязал поводья к седлу и обернулся:

– Поехали, Володя.

– Как тяжело… и досадно.

– Что? – не понял Кубин. – Что досадно?

– То, что целый тумен смог затеряться в квадрате пятьдесят на пятьдесят километров.

– Предательство! – словно выплюнул дед Матвей. И мы опять едем молча.

На окраину леса вышли как-то неожиданно. Вид горящего города удручал. Не сберегли…

Вышедшая из берегов река залила половину поля, и хорошо, что залила. Еще чуть, и высохшая трава вспыхнула бы, а там недалеко и до лесного пожара. Насмотрелся я на них в своем времени. Из леса мы вышли ближе к реке, метров на триста от того места, где оставили троих китежан. Сейчас там горели костры. Вокруг них толпились больше двух десятков ратников. Нам навстречу поднялся Садов и, виновато опустив голову, сказал:

– Простите меня, бояре, за слабость мою.

– Ничего, Тимофей Дмитриевич, мы все понимаем. Горе-то общее…

Я показал на людей, толпившихся у костров:

– Откуда они?

Садов, прокашлявшись, махнул рукой в сторону дороги:

– Я как в себя-то пришел, сначала опять к граду кинулся, но вижу, не спасти там никого. Потом поскакал к крепостнице. А там… – он сглотнул. – А там… все вои побиты лежат, как будто со спины им ударили. Ворота даже не сорваны, а просто открыты. Я стал кричать, звать: «Есть кто живой?» Вот откликнулись… Они мне рассказали, что поганые от города ударили. Потом и по дороге тьма нагрянула. Как будто кто путь им указал…

Ратники, толпившиеся рядом, согласно закивали:

– Как есть правда.

– Тихо от города пришли и ударили.

– Попадись мне этот иуда! – заскрипел зубами Садов. – Голыми руками удавлю.

– Удавился сам, иуда этот.

Все чуть ли не одновременно выдохнули:

– Кто?!

– Лисин Григорий.

Все уставились на Кубина.

– Кутерьма?

– Не может быть!

– Он же славным боярином был.

Я оглядел всех и сказал:

– Может. Видели мы его. Он тут недалеко на березе висит.

– Совесть иуду заела, – добавил Матвей Власович. – Сам повесился.

Садов сплюнул: