Искра - Рейвен Кеннеди

возможно, в глубине души я борюсь с мыслью и страхом, что он разобьет мне сердце, как разбил его Мидас. Вот почему я словно со стороны слышу свое признание:

– Я не выбираю его. Больше нет. Я выбираю себя.

Рип пропускает один шаг. Всего один, но я чувствую это, когда мои слова словно прилипают к его подошвам. Но затем он снова идет размашистым, уверенным шагом, не дав ответа, и я спрашиваю себя, а могло ли мне это показаться.

Слишком быстро или, быть может, спустя слишком много времени мы оказываемся возле двери в мою комнату. Тут стоит Скофилд вместе с еще одним незнакомым стражником.

– Миледи? – вытаращив глаза, спрашивает он. – Что?

– Леди Аурен упала на лестнице, – объясняет Рип. – Я отнесу ее в комнату.

Скофилд снова пытается ко мне обратиться, но Рип, нисколько не смутившись и не давая стражникам возможности вмешаться, вставляет ключ в замок и вносит меня в комнату. Пнув ногой дверь, он закрывает ее за нами и обводит взглядом темную комнату, огонь в которой почти потух.

– Куда тебя отнести?

Горло сжимается от его равнодушного тона.

– На балкон. Пожалуйста. – Мне нужно подышать свежим воздухом. Нужно вдохнуть запах ночи и наполнить легкие чем-то отличным от тепла, исходящего от груди Рипа. Возможно, это поможет разогнать рой пляшущих во мне эмоций.

Коротко кивнув, он идет на другой конец комнаты, по пути схватив с кровати подушку и одеяло. Рип открывает стеклянную балконную дверь и бросает подушку на кресло, а потом усаживает в него меня. Набрасывает сверху одеяло, но даже оно не перекрывает окутавшего холода потери, как только Рип перестает ко мне прикасаться.

Я открываю рот, чтобы что-нибудь сказать – что угодно, лишь бы разбить этот лед между нами. Но Рип без слов отворачивается, идет через балкон в мою комнату и выходит, даже не попрощавшись. Наверное, я и не заслуживаю прощания.

Судорожно вздохнув, я отворачиваюсь от дверей и устраиваюсь в кресле поудобнее, плотнее закутавшись в пуховое одеяло и пытаясь убедить себя, что так будет лучше.

Чувствую, как мое разгоряченное тело остывает, чувствую, как на блестящей коже высыхает испарина. Но даже на свежем морозном воздухе мысли не стихают, а чувства не перестают бурлить.

Я продолжаю прокручивать в памяти каждое до ужаса восхитительное мгновение, в котором он обнимал меня, удерживая на перилах. Чувствую прикосновение его губ к моей коже и крепкие руки, которыми он прижимал меня к груди. Как же так вышло, что в его объятиях я чувствовала себя в безопасности и в то же время ощущала и опасность?

Может, мое тело и устало, а вот в голове гудит от разговора с Рипом.

Те слова, что он произнес…

Мое благо. Как, ради всего святого, я могу быть чьим-то благом, когда чувствую себя настолько скверной?

По лицу стекает еще одна слезинка, но я даже не удосуживаюсь ее стереть. Только откидываюсь на спинку кресла, подложив под голову одеяло, и закрываю глаза от холода.

Понятия не имею, как долго я так сижу, но ночь становится темнее, черной пеленой накрывая небо, и от мучительного созерцания меня отрывает звук шагов.

Оглянувшись, вижу силуэт Рипа, освещенный огнем, который он, должно быть, снова развел в моей комнате. Я ведь даже не слышала его передвижений, думая, что он ушел. Держа поднос с едой, Рип ставит его рядом со мной на небольшой железный столик, и я тут же чую аромат засахаренных булочек.

– Ты принес мне еду?

– Служанка передала у двери, – отвечает он очень сдержанным тоном. – Тебе нужно поесть. Поможет восстановить силы.

Я сажусь, подоткнув под себя одеяло, чтобы освободить руки, и рот наполняется слюной при виде еды.

– Умираю от голода. – Быстро смотрю на Рипа, опустив ресницы. – Спасибо.

Он кивает мне, а потом отворачивается, чтобы уйти, но я, не осознавая своих действий, вдруг протягиваю руку, чтобы его остановить. Мы оба смотрим на его запястье, в которое я вцепилась, и я не уверена, кто из нас больше потрясен моим поступком.

Я быстро отпускаю Рипа, и по моему холодному лицу расползается румянец.

– Извини, я не… – Прочищаю горло. – То есть… Не хочешь остаться и поесть вместе со мной?

Откровенный. Этот тихий вопрос очень откровенный.

Наверное, все мое благоразумие вытекло через ладони вместе с золотом, но я не хочу, чтобы Рип уходил. В моей душе образовалась пустота, гнетущее одиночество, которое усилилось, когда я отказала ему в правде.

Рип смотрит на меня, но молчит, и от стыда ползут мурашки, напоминая жутких муравьишек, от которых возникает желание почесаться. Я поступаю нечестно по отношению к нам обоим.

Я должна была отгородиться от него так же, как поступила с Мидасом. И я хочу. Я пыталась. Вот только почему я не могу возненавидеть Рипа так же, как ненавижу Мидаса? Так все стало бы намного проще.

Вижу по его раздираемому противоречивыми чувствами лицу, что он отвергнет меня или откажет, как я только что поступила с ним на перилах. Потому я опережаю его:

– Забудь. Спасибо, что отнес меня наверх.

Он лишь смотрит на меня в темноте с непостижимым для понимания выражением.

– Серьезно, – нервничая, говорю я. – Не чувствуй себя обязанным оставаться со мной только потому, что я попросила. Да это, наверное, все равно дурная затея. У меня голова болит от применения силы, а после случившегося на перилах… – Я замолкаю, словно от смущения потеряла голос. – Не важно. Знаешь, я до сих пор на тебя злюсь из-за того, что ты мне соврал, да и ты явно тоже на меня злишься теперь, так что, наверное, тебе и правда лучше уйти.

Рип качает головой и на мгновение поднимает взгляд к небу, словно пытаясь понять, можно ли найти немного терпения среди загорающихся звезд. Возможно, толику терпения он все же находит, потому как вздыхает и говорит:

– Ну как я могу отказаться от такого приглашения?

К моему удивлению, Рип садится в соседнее кресло, и я теряюсь от того, что все же чувствую: волнение или облегчение.

Я поглядываю на него краем глаза, когда мы начинаем есть, и всячески стараюсь не соприкасаться с ним руками, даже не позволяю нам приблизиться друг к другу хоть на дюйм. Всем своим естеством я ощущаю его присутствие и явственно вижу, как Рип продолжает опускать взгляд на мою шею, которой касался губами.

Это точно была плохая затея.

На несколько минут молчание между нами становится невыносимым бременем. Оно опускается на наши напряженные плечи, и это заметно по крепко стиснутым