Вирикониум - Майкл Джон Харрисон

— Было бы неплохо взглянуть на них, если останется время, — ответил я.

— Куда оно денется!.. В основном там собраны одежда, оружие и прочая ерунда, которую мы находили в домах. Насчет мотков волос вы все равно не поверите. Все, кто на них посмотрит, сразу начинают думать о грязных сценах.

Еще Юл спросил, не случалось ли мне участвовать в уличных боях, и я сказал, что ничего такого не было. Последовала пауза, потом он задумчиво продолжал:

— Хуже всего были женщины. Спрячутся за дверью, а потом вцепятся вам в горло или в лицо, когда вы проходите мимо. Да, прямо за дверью. Они могли утыкать кусок мыла битым стеклом — можете себе представить? И… извините за каламбур… намылить вам шею. Напомнить, так сказать, что от мыла бывают слезы…

Он смотрел на меня так, словно задавался вопросом, можно ли мне такое рассказывать.

— Можете поверить? Чтобы женщина пыталась выцарапать вам глаза? — он тряхнул головой. — В некоторых местах мне даже на лестницу выходить не хотелось. Представьте: на всей лестнице ни одной лампы. Заходишь в чулан и никогда не знаешь, на что там нарвешься. Женщина или ребенок могут на вас накричать. Или, например, покажут что-нибудь грязное, неприличное, и хохочут. Старая королева ни за что бы такого не потерпела.

— Я слышал, — кивнул я. — Сейчас проблем меньше.

Грив захихикал.

— Старики вроде нас навели чистоту. Мы можем гордиться этим. Я был одним из Пиретрум Аншлюса. А потом всякие негодники затесались в наши ряды, чтобы повернуть дело в нужную сторону, и развалили его.

Чуть погодя пришла жена Юла. К этому времени он усидел полбутылки, а то и больше, и уставился на свою половину с каким-то туповатым возмущением.

Высокая, хотя, возможно, чуть ниже своего мужа, она казалась очень худой, точно бесплотной, в платье того покроя, который в городе давным-давно никто не носил. На миг я чуть не усомнился в ее существовании. Она напоминала портрет моей матери в затемненной комнате. Скорее всего одна из фрейлин старой королевы, которую всучили Юлу вместе с домом и долиной в награду за верность, драки в тавернах и на задних дворах. Ее волосы удивительного апельсинового цвета были длинными и стянуты на затылке, словно для того, чтобы подчеркнуть высоту скул, белизну кожи и странные черты: ее лицо словно состояло из одних вогнутых кривых. В одной руке она несла отрез тяжелой вышитой ткани, и я признал «попону» — непременный атрибут одной церемонии, когда человек изображает лошадь с помощью конской головы на шесте. Попона делает его невидимым, и кажется, что лошадь сама норовит куснуть кого-нибудь из зрителей. Но я никогда не видел, чтобы для этой цели использовали такую великолепную ткань. Когда я заикнулся об этом, леди Грив улыбнулась и пояснила:

— Если хотите узнать побольше, вам лучше спросить Рингмера. Он родился здесь неподалеку, и его отец готовит лошадей к Дню Всех Святых.

— Папаша Рингмера — идиот, — откликнулся Юл Грив, зевнул и влил в себя еще немного лимонного джина.

Она пропустила его слова мимо ушей.

— Лорд Кромис, неужели молодые люди из города еще интересуются такими вещами? — удивилась она. Глаза у нее напоминали изумруды. Она развернула ткань, чтобы показать мне сложный узор, похожий на листья.

— Кое-кто интересуется, — ответил я.

— Потому что у меня есть целая галерея. Рингмер…

— Они убрали обломки с южной улицы? — внезапно выпалил Грив.

— Я не знаю.

— Важно убрать сегодня весь щебень. Я хочу засыпать им долину внизу. Там грязи по уши. Я уже говорил об этом Рингмеру — не далее как этим утром.

— Мне никто не сказал, — возразила жена.

Юл Грив что-то пробормотал — я не смог разобрать ни слова — и быстро осушил стакан. Потом встал и уставился на изломанную малину и покрытые лишайником ветви яблонь в саду. А мы с его женой остались не у дел в другом конце комнаты. Несколько прозрачных язычков пламени, синих и оранжевых, взволнованно покачивались вокруг отсыревших бревен в камине.

— Рингмер обязательно покажет вам остальную часть лошади, — вздохнула она. — Я так рада, что вам это интересно.

Она снова сложила ткань. Ее длинные тонкие руки казались белыми даже в тени.

— Иногда у меня возникает желание самой в этом ходить, — она рассмеялась и приложила ткань к плечам. — Такая красота.

Я на миг представил, какой она, должно быть, была при дворе старой королевы — мягкая и полупрозрачная, как воск, тихая, в жестком, сером одеянии с тяжелыми складками, ниспадающими до пола, похожая на цветок в стальной вазе. В этот момент Юл Грив подошел и встал между нами, чтобы слить в свой стакан последние капли из коричневой глиняной бутылки. Двигался он тяжело, словно поднимался на невидимый нам холм.

— Не хотите посмотреть те вещи, про которые я вам говорил? — спросил он.

— Я должен уезжать буквально через несколько минут, — ответил я. — Мои люди меня ждут…

— Но вы же только что приехали!

— К завтрашнему утру мы должны вернуться в Урокониум.

— Все равно он хочет посмотреть на лошадь, — заметила жена Грива. — Не так ли?

— Так иди и покажи ему, — бросил он, глядя на меня так, словно я его подвел, а потом резко отвернулся и с такой силой ткнул кочергой в камин, что одно из бревен вывалилось наружу. В комнату ворвалось облако густого дыма.

— Чтоб его разнесло, этот камин! — рявкнул Грив.

Мы покинули комнату. Юл Грив, весь пунцовый, со слезящимися глазами, смотрел нам вслед.

Галерея, как я узнал, располагалась в мезонине западного крыла. Солнце только что вернулось туда, и его косые лучи падали сквозь высокие ланцетовидные окна. Жена Грива стояла в лужице неверного желтого света, похожего на теплый воск, беспокойно стиснув руки.

— Рингмер? — позвала она. — Рингмер? Мы стояли и слушали, как ветер беснуется снаружи. Через миг из полумрака мезонина вышел паренек лет двадцати. Казалось, он не ожидал увидеть ее здесь. У парнишки были толстые ноги и плечи, как у всех людей с вересковой пустоши, и мягкие каштановые волосы, остриженные под горшок — так, что не закрывали уши, пунцовые, словно с них содрали кожу. Он нес конскую голову на шесте.

— Я вижу, ты принес Мари, — сказала она с улыбкой. — Уверен, что ее стоит показывать лорду Кромису? Попона у меня с собой…

Обычно вам покажут череп, который отварили и кое-как залакировали, а то и просто закопали в землю на год, чтобы избавиться от мяса. Челюсть держится на самодельной проволочной петле, а в глазницы вставлены донца от дешевых зеленых бутылок… Но этот удивительный образчик сделали давно, с любовью: черный лак, челюсть прикреплена массивными серебряными заклепками, а в глазницах краснели сохраненные каким-то образом половинки граната — этакие фасетчатые глаза навыкате. Тяжело, должно быть, приходилось кукловоду с такой игрушкой! Шест, на котором сидел череп, был бурым, костяным, три с половиной фута длиной, и казался полированным — похоже, им пользовались не раз и не два.