Голгофа женщины - Вера Крыжановская

Ричард Федорович, не прерывая, выслушалдлинный рассказ старой актрисы. Но по мере того, как накоплявшиеся данныевыясняли возможность того, что Виолета Верни и ребенок, похищенный в Гапсале наморском берегу, одно и то же лицо, болезненная тоска сжимала его сердце. Но он,однако, все еще пытался сомневаться.

А где в настоящее время живет Виолета Верни? —спросил он после минутного молчания.

Аглая дала адрес дачи на Крестовском. РичардФедорович решил немедленно же ехать туда. Ужасная тайна должна быть сегодня жеразъяснена.

Позвонив у двери дома, полного воспоминаний,Ричард Федорович почувствовал, как дрожь пробежала по его телу. Выйдет он изэтого дома, освободившись от отвратительного кошмара или убежденный в ужаснойистине — в истине, которая будет смертельным ударом для его любимой жены?

Лакей объявил ему, что барин еще невозвращался со службы, а барыня, хотя и дома, но никого не принимает в егоотсутствие.

Попросите барыню сделать для меня исключение.Я приехал по важному и неотложному делу, — ответил Ричард Федорович, даваялакею свою визитную карточку.

Минуту спустя, он входил в гостиную, гдеВиолета ждала его с визитной карточкой в руках. На ней было простое белоекисейное платье, стянутое розовым поясом с большим бантом сзади. Рядом с ней настоле лежали цветы, которые она, очевидно, только что принесла из сада. Широкаясоломенная шляпа была брошена на кресле. Свежая и молодая, она казалась скорееребенком, чем женщиной.

Ричард Федорович боязливым взглядом окинулдевушку. О! Неужели он был слеп? Этот выпуклый лоб, тонкий и прямой нос, черныеволосы — все эхо точно было взято у Ивана, а эти задумчивые и печальные глаза иэтот маленький ротик с меланхолической улыбкой несомненно принадлежали Ксении.

Удивленная и смущенная молчанием гостя и егостранно-пытливым взглядом Виолета спросила после минутного молчания:

Что вам угодно от меня и с кем я имею честьговорить?Ваше имя заставляет меня предполагать, что вы родственник ИванаФедоровича.

Я его брат. Я хотел бы поговорить с Вами обочень важном и лично касающемся вас деле. Не согласитесь ли вы дать мненекоторые указания относительно ваших родителей, вашего детства и, вообще,ваших воспоминаний, касающихся этой эпохи? — сказал Ричард, делая над собойусилие.

Яркий румянец залил очаровательное личикоВиолеты. Указав гостю на стул, она сказала после минутного колебания:

О! Вы затрагиваете глубокую рану. Я ничего незнаю о моих родителях и моем детстве. Иногда воспоминания преследуют меня, ноони так смутны, что я сама себя спрашиваю, не было ли все это сном?

Не сочтите за нескромное любопытство, если япопрошу вас передать мне все ваши хотя бы смутные воспоминания и все, что можетслужить указанием для выяснения вашего происхождения. Поверьте, что тольковажные причины заставляют меня надоедать вам тяжелыми вопросами.

У меня нет причин скрывать что-либо; напротив,ваши вопросы выражают участие и пробуждают мои давнишние надежды, мечтанияпроникнуть в тайну моего прошлого и найти моих родителей или, по крайней мере,узнать, кто они были и где жили, — взволнованным голосом ответила Виолета. —Прежде всего, я скажу Вам, что знаю, и потом что предполагаю. В то время, когданачинаются мои ясные и точные воспоминания, я находилась у госпожи Видеман,которая утверждала, что подобрала меня сироткой и приютила у себя из милости,но никогда она не говорила ни слова о социальном положении моих родителей, о ихкончине и о причинах, побудивших ее взять меня. Она была сурова и зла и дурнообращалась со мной. Еще совсем маленькой я должна была исполнять обязанностислужанки. Иногда, пьяная, она награждала меня подзатыльниками и кричала: «Яустрою им эту штуку и сделаю из тебя кокотку!» Для меня было истиннымосвобождением, когда тетя Каролина (она требовала, чтоб я так называла ее),уехала в Ниццу и вместо нее домом стала управлять госпожа Дюмон. Последняя быластарая учительница, жившая процентами с капитала, собранного с таким трудом.Убедившись в ее безусловной честности, тятя Каролина доверила ей управлениесвоими меблированными комнатами, разрешив ей за этот труд пользоватьсябесплатно комнатой. Эта добрая и святая женщина заинтересовалась мной,освободила меня от грубой работы и стала давать мне уроки. Ей я обязана своимразвитием. Она же пробудила во мне первые подозрения относительно незаконностимоего пребывания у Видеман и усиленно старалась оживить во мне самые смутныевоспоминания о моем раннем детстве. Это время было самым лучшим в моей жизни,так как позже у нас поселились две старые актрисы, Леклерк и Пиньоль, у которыхявилась несчастная мысль сделать из меня опереточную актрису. О следовавших заэтим противных годах я не скажу ничего. Я всегда питала отвращение к сцене, иэто было тяжелым учением. Но не в этом дело. Мне исполнилось уже тринадцатьлет, когда в мои руки попало существенное воспоминание о моем детстве. КогдаВидеман известила о своем приезде, я должна была прибрать комнату, которую онавсегда оставляла себе. Там, в старой шифоньерке я нашла забытый дорожный мешокс детскими вещами. Сейчас я покажу вам его. С этого дня у меня сложилосьубеждение, что Каролина не имела на меня никаких прав, и что она, может быть, украламеня, так как вид этих вещей сразу пробудил во мне воспоминание о красивой иизящной даме, державшей меня на коленях, ласкавшей и целовавшей. Я помню такжемаленького мальчика, игравшего со мной. Но подождите, я покажу вам эти вещи.

Виолета говорила с все возрастающим волнением.С быстротой молнии она бросилась в свою комнату и принесла оттуда пакет.Положив его перед Ричардом Федоровичем, она поспешно развернула его.

Последний, неспособный говорить, слушал ее стяжелым сердцем, восставая против очевидности, что ребенок, с таким отчаяниемразыскиваемый и так горько оплакиваемый, был это самое разбитое и погубленноесущество. И кем же погубленное! О, зачем только он нашел ее?.. Зачем только неумерло это несчастное дитя!

Вся поглощенная своим собственным волнением,Виолета не обращала никакого внимания на волнение своего гостя. Дрожащимируками развернула она перед Ричардом Федоровичем маленькую рубашечку, полосатыечулочки, кожаные золотистые туфельки и белое пикейное платьице, отделанноекружевами, столько раз описанное Ксенией Александровной. Потом она достала ипоказала тоненькую золотую цепочку, на которой висели крест и образок ПресвятойДевы Марии.

Распаковывая то, что она называла своимиреликвиями, Виолета продолжала говорить, путаясь в словах и обрывая фразы, дотакой степени она торопилась. Глаза ее были затуманены слезами.

Странная вещь! С тех пор, как я живу здесь, вэтом доме, мои воспоминания стали еще живее. Из окна гардеробной видны уголоксада, толстый дуб и балюстрада террасы. Если бы это не было невозможно, япоклялась бы, что уже видела все это, а также старые часы с появляющейся прибое птицей. Когда я увидела метку «О. Г.» с короной... рубашечка и панталоныбатистовые... мои родители, должно быть, богатые люди... и набожные; это доказываюткрест и образок... Ах, я помню, что дама давала мне совсем другое имя, а неВиолета, только я никак не могу вспомнить его... Оно было короче.