Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин

разные словосочетания, из которых самым безобидным получался «хрен моржовый».

Вальку в лагере не любили активно и прилюдно, то есть измывались над ним по любому поводу и без повода тоже. И не по причине обнаженной до неприличия бедности его. Все мы жили в бедности, за исключением, может, дочек директора, но те были девчонки свойские, и, как рассказывали знакомые девчонки, все домашние гостинцы вываливали на общий стол. И это по– нашему, по справедливости. Валька же, прихватив из столовой бутерброд или просто кусок хлеба (он всегда что-то прихватывал), норовил даже эту дармовщину, на которую никто не покушался, съесть тайком под одеялом после отбоя. Ему кричали вслед обидное: « Жадина-говядина, в жопе перекладина». Даже били, стараясь отучить от «плохой привычки», но бесполезно. И тогда решились на большую каверзу.

Как ни плохо мы жили, но в столовой за завтраком почти все отказывались от сливочного масла. С одной стороны – не привыкли к нему, в семьях чаще использовались маргарин, маргусалин и подсолнечное масло. У нас, насколько помню, сливочного масла не было никогда. С другой стороны, и само масло без холодильников выглядело неприглядно: на столе быстро расплывалось, и когда мы садились за еду, на тарелочках рядом с кашей лежало нечто желтоватое в зеленом обрамлении полужидкого состояния. На тарелочке оно и оставалось. В очередной посетительный день Валькина мамаша привезла полуторалитровую банку:

– Ты, Валя, маслице-то не оставляй, складывай в баночку.

И этот рыжий «хрен моржовый» повадился ходить на завтраки с той баночкой, и когда мы с визгом бежали после завтрака куда глаза глядят, он торопливо собирал масло с тарелок. Дежурные ему не мешали: им ведь мыть посуду, а без масла моется легче.

Тогда наши «отцы-командиры», сплошь ребята корпусные, собрались на совет с одним вопросом: что делать? Перебрав кучу разных вариантов, остановились единодушно на одном: в канун нашего отъезда из лагеря по очереди «отлить» в Валькину банку, что и сделали, предварительно выбросив за окно почти все скопленное им масло. Отряд пионеров стал с нетерпением ждать вечера, когда Валька по обыкновению вытаскивал из тумбочки прихваченное в столовой, а заодно смотрел, как прибывает содержимое в банке. Он ведь маме обещал в оставшееся время наполнить её доверху. Увидев банку, Валька несколько удивился:

– Пацаны, а чо это тут все позеленело и расплылось?

– Дурак, жарко ведь, и масло тает, а цвет и в столовой такой же…

– Так вроде бы и масла поменьше было…

– А ты не видел дома, что ли, когда оно тает, увеличивается…

Но, во-первых, дома у Вальки не только сливочного масла, но и маргарина никогда не было. А во-вторых, был он дурень непробиваемый и потому охотно поверил. Аккуратно завязав полную мочи банку, он убрал и хранил её до отъезда.

Мне потом всегда хотелось узнать, как дома ту банку открывали и что последовало. Не решился, это было бы чересчур.

С радостью мы в лагерь ехали и с не меньшей радостью возвращались. Причем всегда торопились так, что какие-то вещи забывали, я – обязательно. То трусов мать не досчитается, то маек, а уж галстука, который с «нашим знаменем цвета одного», – всегда. Почему я забывал его, не знаю, тем более, что в школе он необходим был не меньше, чем трусы с майкой. А может, даже и больше, поскольку только его наличие проверялось.

Но лето пионерское на том не заканчивалось. Существовал еще и городской лагерь, куда бралась путевка на вторую смену. Этот лагерь первоначально размещался в сквере, позади «белого корпуса» и механического завода, на довольно ограниченном пространстве. Тем не менее, имелась площадка с дорожками для проведения линеек с флагштоком, крытая сцена со скамейками перед ней. Питались в фабричной столовой, тоже, в общем-то, рядом. Но здесь городской лагерь просуществовал недолго, поскольку сквер по периметру, кроме одной стороны, примыкавшей к механическому заводу, ограничивался дорогами, к тому же прямо через него проходил и железнодорожный путь от хлопковых складов к комбинату. Соседство для детского окружения опасное, и во избежание беды лагерь перевели в Рабочий сад. Тут простор для города более чем достаточный.

Начальником лагеря стал бывший мой физрук – «штурман» Николай Федорович Сапронов. Он каким-то образом узнал, что я умею горнить. Премудростью игры на духовом инструменте без клавиш я научился еще в молотовских лагерях. Блестящая труба сводила с ума блеском и своеобразным изяществом. Я выпрашивал её, ныл и надоедал до такой степени, что горн мне давали, но без мундштука Я же научился обходиться без него и выдувал все нужные горнисту мелодии типа «Бери ложку, бери хлеб, собирайся на обед» или «Спать, спать по палаткам пионерам, октябряткам».

Человек рачительный, физрук быстро скумекал, что может получить штатную единицу за «просто так». И не ошибся. Я согласился сразу, потому что и мне такой расклад был выгоден: с домашних хлебов долой на пару месяцев, а питание в фабричной столовой довольно приличное, словом – не домашнее. Так я оказался в штате, без зарплаты, за еду. Но зато свободен от всяких построений. Иногда, правда, приходилось помогать старшим, чаще всего в присмотре за малышами…

Рабочий сад… Основанный в конце XIX века последним владельцем фабрики Карзинкиным, он сразу стал любимым местом отдыха рабочих и оставался таким всегда. Летом в выходные дни все шли сюда отдыхать. Расстилали под древними дубами одеяла, и целый день проводили здесь – ели, пили чай, пели песни. Дети играли под тенистыми дубами. Какие же это были дубы! Голову поднимешь – через крону небо лишь чуть-чуть просвечивает. Даже в самые жаркие дни в «Рабочем саду» стояла прохлада.

Если днем я приходил сюда в пионерский лагерь, то по вечерам – на танцы. Сейчас трудно представить, что еще лет пятьдесят назад тут жизнь била ключом. Здесь были чайная, ларьки, танцплощадка, летний кинотеатр, концертная площадка. Слева от танцплощадки – большой крытый зал с местами для настольных игр, тут же библиотека с книгами, газетами и журналами, а сбоку с отдельным входом – бильярдная.

Именно бильярд полюбился мне больше всего. И, «оттрубив» свое, устремлялся к большому старинному столу под зеленым сукном, чтобы погонять шары. Моим партнером был наш баянист. Конечно, силы неравные, но интерес не снижался.

Наш пионервожатый – Вадик Красавин. Наверное, мы обращались к нему по имени и отчеству, но они забылись. Вот уж кто полностью оправдывал свою фамилию! Когда нас приводили всем лагерем на «перекопский» пляж и он обнажался до плавок, то это была «натура». Загорелый, бронзоволикий, с густыми, коротко стриженными курчавыми волосами, он походил