Тайна «Нереиды» - Роман Буревой

— Либо? — спросила Летиция.

— Либо отыщут какой-то третий путь. Он хотел спросить, нельзя ли разогреть хотя бы телятину, потом вспомнил, что утром Летиция была на похоронах, в доме траур, и значит, сегодня не готовят, и на кухне никого нет. Придется довольствоваться вчерашним обедом из холодильника.

«Элий Цезарь сообщил, что направил первому префекту претория Скавру специальную записку насчет событий в Персии. Но пока не получил ответа. Что конкретно содержится в этой записке, неизвестно».

«Кто знает, может, Бенит Пизон — это Юлий Цезарь наших дней? „О нет, это не Юлий Цезарь!“ — воскликнут многие. Но мой ответ таков — каковы времена, таков и Цезарь. „У нас уже есть Цезарь. Элий Цезарь“, — возражают мне. Но, выбирая между Элием и Бенитом, Рим должен выбрать Бенита Гней Галликан».

«Акта диурна», 11-й день до Календ ноября (22 октября)

Надо было как-то отвлечь Летицию от воспоминаний. Премьера в театре Помпея пришлась как нельзя кстати. Ставили Плавта. Элий, занятый другими мыслями, не обратил внимания на название пьесы.

Летиция надела столу из золотистого шелка, нитку крупного жемчуга обвила вокруг шеи. Наряд более чем скромный для одной из самых богатых женщин

Рима и к тому же супруги Цезаря.

— Почему ты не надела пурпур? — спросил Элий, когда они садились в авто.

— К чему? Все равно через несколько месяцев его придется снять. А я могу к нему привыкнуть. Так лучше не привыкать, не так ли?

Марсово поле — пешеходная зона, в тени портиков здесь в любое время дня и ночи толпится народ. Однако для пурпурных авто делалось исключение. Когда машина Цезаря остановилась у входа в театр, толпа людей — судя по всему несчастливчики, которым не хватило билетов, — принялась радостно выкрикивать:

— Элий Цезарь! Элий Цезарь!

Летиция, выйдя из машины, послала толпящимся вокруг людям воздушный поцелуй. Толпа приветствовала ее радостным воем.

— Руфин уже в своей ложе, — сообщил служитель театра.

Летиция обожала театр — драпировки орхестра[37], где помещались сенаторы со своими женами, лучи прожекторов, прорезавших темноту, чтобы придать сцене то голубоватую, то золотую подсветку, шорох марципановых оберток, дыхание в полумраке сотен людей, внезапные взрывы смеха, а следом — ледяная тишина, когда замирает даже дыхание, и лишь на сцене гулко и четко звучат шаги актеров, обутых в котурны, и от брошенных в тишину зала реплик мурашки бегут по спине… а потом — вопль восторга-и опять тишина — и грохот аплодисментов, и подъем аулеума, как точка в конце письма[38]. Это можно переживать заново раз за разом и не насытиться никогда.

Элий почему-то боялся театра. Особенно театра Помпея. Быть может потому, что рядом с театром находилось здание курии Помпея — той самой, в которой убили Юлия Цезаря и которую потом замуровали. В детстве Элию представлялось почему-то, что труп божественного Юлия в окровавленной тоге замуровали в этой курии не погребенным. И как ни пытались взрослые его разубедить, та странная детская фантазия до сих пор вселяла в его душу тревогу.

Элий с Летицией, прежде чем занять свои места, направились к храму Венеры Победительницы. Маленький храм стоял наверху, и каждый ряд театральных кресел служил ступенькой к подножию храма богини любви.

Сегодня ни в орхестре, ни в следующих четырнадцати рядах, предназначенных для всадников, свободных мест не было. Да и остальные кресла были заняты, а театр вмещал восемнадцать тысяч зрителей. Элий, поднимаясь к храму, отвечал на приветствия и шутки. Зрители, как и в древние времена, обращались в театре к властителям запросто. Все на несколько часов становились лицедеями: и властители, и подданные…

— Элий, каково быть женатым на самой богатой женщине в Риме?

— То же самое, что и на самой красивой, — отозвался Цезарь.

— Элий, кто же будет теперь выполнять желания римлян?

— Сами римляне. Это совсем несложно.

— Я взял клеймо, чтобы сделать открытие в биологии. А мне заплатили двадцать тысяч. Зачем мне деньги?

— Хорошенько отдохни в Байях, потом примись за работу и сделай свое открытие…

На пурпуре императорской ложи сверкали золотом орлы, венки и гении-покровители. И всюду надписи — «благочестивый» и «счастливый», обязательные титулы императора, но не всякому дано их оправдать. К примеру, Руфин сейчас счастлив, восседая в ложе рядом с Криспиной.

— Мой маленький сынок, что ж такое получается?! — нахмурил брови Руфин. — У тебя есть золотое яблоко с надписью «достойнейшему», и ты его прячешь.

— Я должен его всем показывать?

— Ты должен подарить его мне. Я — твой отец и твой император! — Август поправил венок на голове.

— Нет, Август. Оно не для тебя.

— Вот как… — Глаза императора сверкнули холодно и зло, — Подумай хорошенько…

— Гладиатор принимает решение на арене, — отвечал Элий старинной поговоркой. — И я его уже принял.

— Оставишь яблоко себе?

— Нет.

— Ты кому-то его подаришь? Я знаю этого человека? — насторожился Руфин.

— Нет.

Элий раскрыл театральную программу и только теперь обнаружил, что дают «Касину». Ему не понравился, во-первых, выбор пьесы, а во-вторых, набранное мелким шрифтом примечание — «по мотивам пьесы Плавта. Обработка драматурга Силана». Это означало, что ловкач Силан успел переделать пьесу на тему дня. И хотя Элий не особенно интересовался театром, имя Силана ему было знакомо.

Тем временем на сцене появился Пролог. Элий понял, что самые худшие опасения сбываются. Пролог так прокомментировал будущее действие, что у зрителей не осталось сомнения — им предлагают весьма острое блюдо. Даже в классическом тексте можно было отыскать некоторые аллюзии. За обладание молоденькой рабыней Касиной борются похотливый старик Лисидама и его сыночек. Чтобы заполучить красотку к себе в койку, Лисидам хочет женить ее на своем управляющем, а сыночек и его мамаша, то бишь супруга Лисидама и хозяйка Касины, сватают девушку за раба-оруженосца, но Касина, разумеется, предназначена не рабу, а молодому господину. С современностью сходство более чем отдаленное. Но драматург Силан исправил этот недостаток. Во-первых молодой господин получил имя Гай, то есть личное имя самого Элия. Во-вторых, был сделан намек на большие деньги, которые достанутся Касине. А когда на сцене появились два прохвоста — управитель Лисидама и оруженосец сыночка Гая и принялись спорить, кому из них жениться на рабыне, и делать постоянные намеки на отсутствующего Гая, зрители в зале принялись недвусмысленно хихикать и поглядывать в сторону императорской ложи.