Ученик убийцы - Робин Хобб

– Лучше?

– Гораздо. А как ты?

– Лучше. – Он и посмотрел на меня знакомым ястребиным взглядом. К моему облегчению, он, по-видимому; полностью оправился. Чейд отодвинул в сторону мою тарелку и разложил передо мной карту. – К вечеру,– сказал он,– мы будем здесь. Высадка будет еще более опасной, чем посадка. Если нам повезет, то в нужный момент будет подходящий ветер, если нет, то мы пропустим большую часть прилива или отлива и течение будет гораздо сильнее. Может кончиться тем, что нам придется заставить лошадей плыть к берегу, пока мы поплывем на плоскодонке. Надеюсь, что нет, но на всякий случай будь к этому готов. Когда мы высадимся...

– От тебя пахнет семенами карриса, – я сказал это, не веря собственным словам. Но в его дыхании безусловно был сладковатый запах семян и масла. Я ел печенье с семенем карриса на Весеннем празднике, когда их едят все, и был знаком с легкой пьянящей энергией, которую дает даже то небольшое количество семян, которым посыпают печенье. Все отмечали так начало весны. Раз в год от этого нет никакого вреда. Но Баррич предупреждал меня, что никогда нельзя покупать лошадь, которая хоть немного пахнет семенем карриса, и сказал, кроме того, что если поймает кого-нибудь за кормлением наших лошадей каррисом, он убьет его. Голыми руками.

– Ну да? Это твоя фантазия. Итак, я предлагаю на случай, если тебе придется плыть с лошадьми, положить твою рубашку и плащ в промасленную сумку и оставить ее мне в плоскодонке. Таким образом хоть это останется сухим, и ты сможешь переодеться, когда мы доберемся до берега. От берега наша дорога пойдет...

– Баррич говорил, что если хоть раз дать эту гадость животному, оно уже никогда не будет прежним. Каррис вредит лошадям. Можно использовать так животное, чтобы выиграть одну скачку или загнать одного оленя, но после этого оно никогда уже не будет тем, чем раньше. Он говорит, что нечестные лошадники используют каррис, чтобы животное хорошо выглядело при продаже. Он возбуждает их, и глаза у лошади начинают сверкать, но это скоро проходит. Баррич говорит, что эти семена убивают их чувство усталости и они продолжают скакать даже тогда, когда должны были бы уже упасть от изнеможения. Баррич утверждает, что иногда, когда действие масла карриса кончается, лошадь просто падает мертвой, – слова лились из меня водопадом.

Чейд оторвал глаза от карты. Он спокойно посмотрел на меня:

– Подумать только, что Баррич так много знает о семенах карриса. Я рад, что ты слушал его внимательно. Теперь, может быть, ты будешь так любезен, что уделишь мне хотя бы толику твоего внимания, чтобы составить дальнейшую часть плана нашего путешествия.

– Но, Чейд...

Он пронзил меня взглядом.

– Баррич великолепный знаток лошадей. Уже мальчиком он многое обещал. Он редко ошибается... когда говорит о лошадях. Теперь слушай то, что я говорю. Нам потребуется фонарь, чтобы забраться с берега на скалы. Дорога очень плохая; может быть, нам придется поднимать лошадей по очереди. Но мне говорили, что это возможно. Оттуда мы по суше двинемся к Кузнице. Там нет сколько-нибудь пригодной дороги, которая быстро могла бы нас туда привести. Это гористая, но безлесная местность. И мы будем двигаться по ночам, так что нашей картой будут звезды. Я надеюсь добраться до Кузницы еще до вечера. Мы появимся там как простые путешественники, ты и я. Это все, что я пока решил; остальное придется планировать по ходу дела... И момент, подходящий для того, чтобы спросить, как ему удается употреблять семена и не умереть, прошел, отодвинутый в сторону его тщательно продуманным планом и точными деталями. Еще полчаса он рассказывал мне о наших делах, а потом отослал меня из каюты, сказав, что должен сделать некоторые приготовления, а мне следует проверить лошадей и отдохнуть. Лошади стояли впереди, за импровизированной веревочной загородкой. Солома защищала палубу от их копыт, а лошадей от неудачных падений. Сердитый помощник чинил ограждение, которое Суути сбила при погрузке. Он не был расположен к приятной беседе, а лошадям было спокойно и удобно настолько, насколько это возможно на корабле.

Я быстро осмотрел палубу. Мы плыли на опрятном маленьком суденышке, широком торговом корабле, курсирующем между островами. Мелкая осадка позволяла ему безопасно подниматься по рекам или подходить очень близко к берегу, но на более глубокой воде эта посудина оставляла желать много лучшего. Корабль болтался из стороны в сторону, то окунаясь, то как бы делая реверанс, как нагруженная тюками фермерша, пробирающаяся через рыночную толпу. Мы, видимо, были единственным грузом на его борту. Палубный матрос дал мне несколько яблок, чтобы разделить их с лошадьми, но не был особенно словоохотлив, так что, раздав животным фрукты, я устроился на соломе около них и последовал совету Чейда относительно отдыха.

Ветер был благоприятен, и капитан подвел корабль к нависающим скалам ближе, чем мне казалось возможным. Но с высадкой лошадей все равно было много хлопот. Все лекции и предупреждения Чейда не приготовили меня к тому, как темна ночь над морем. Фонари на палубе своим тусклым светом скорее мешали, порождая тени, чем помогали. Наконец палубный матрос подвез Чейда к берегу на корабельной плоскодонке. Я покинул борт вместе с сопротивляющимися лошадьми, потому что знал, что Суути может начать брыкаться и потопить шлюпку. Я вцепился в шею Суути и всячески подбадривал ее, надеясь, что здравый смысл лошади выведет нас к мутному свету фонаря на берегу. Я держал коня Чейда на длинном поводе, потому что не хотел, чтобы он бился в воде слишком близко к нам. Море было холодным, а ночь темной, и будь у меня хоть капля разума, мне следовало бы мечтать о том, чтобы оказаться в другом месте, но в мальчиках есть что-то превращающее все земные трудности и неприятности в захватывающие приключения.

Я вышел из воды мокрый, замерзший и очень веселый. Я держал поводья Суути и уговаривал лошадь Чейда. Когда я этого добился, ликующе хохочущий Чейд с фонарем в руке был уже около меня. Человек с плоскодонки уплыл и уже приближался к кораблю. Чейд отдал мне мои сухие вещи, но они мало помогли, натянутые на мокрую одежду.

– Где дорога? – спросил я. Меня бил озноб, голос мой дрожал.

Чейд насмешливо фыркнул:

– Дорога? Я немного огляделся тут, пока ты вытаскивал мою лошадь. Это не дорога, это просто русло высохшего ручья. Но придется этим удовлетвориться.

На самом деле это было чуть лучше, чем я подумал после его слов, но не намного. Тропа была узкой и крутой, и гравий на ней осыпался под ногами. Чейд шел впереди с фонарем. Я следовал за ним и вел лошадей одну за другой. В одном месте гнедой Чейда оступился и попятился, чуть не сбив меня с ног. Суути, ступившая в сторону, упала на колени. Сердце, казалось, застряло У меня в горле и оставалось в этом несвойственном ему месте, пока мы не добрались до верха.

И когда ночной открытый горный склон распростерся перед нами под плывущей луной и разбросанными над головой звездами, дух авантюризма захватил меня. Думаю, дело было в Чейде. Семена карриса сделали его глаза широкими и сверкающими даже при свете фонаря, бьющая через край энергия, хоть и неестественная, оказалась заразительной. Видимо, это подействовало даже на лошадей, потому что они храпели и вскидывали головы. Мы с Чейдом смеялись как сумасшедшие, поправляя сбрую и забираясь в седла. Чейд посмотрел на небо, потом на склон, который спускался перед нами, и небрежно свесил на сторону наш фонарь.