Конфигурация - Джей Эм

– Вы склонны противопоставлять свою работу и личные устремления?

– В какой-то мере. К сожалению, я не располагаю той свободой, какую даёт, к примеру, искусство…

– Любопытно, господин Фаар. Кажется, склонность мыслить категориями взаимоисключающих противоречий свойственна тем, кого вы изучаете.

– Вы интересуетесь психологией людей? – произнеся это, Фаар запоздало подумал, что собеседник может счесть такую быструю и взволнованную реакцию неуместной. Но менять акценты в мыслезнаковых потоках было поздно.

Впрочем, если Киэн и удивился, то виду не подал.

– Скажем так, это моё увлечение.

– Насчёт противоречивости вы до определённой степени правы, господин Киэн. – Фаар заставил себя говорить спокойно, как будто речь шла о чём-то незначительном. – Материалы, которые мы получаем с помощью околоземных наблюдательных устройств, подтверждают это. Возможно, вы правы и в том, что исследователю передались некоторые черты исследуемых…

После этих слов Фаару даже удалась улыбка, хотя улыбаться ему сейчас хотелось меньше всего. Старый музыкант действительно позволял себе чрезмерную откровенность. Фаар уже начал жалеть, что Киэн не отказал ему в просьбе о личном знакомстве. Он мог бы придумать множество отговорок: перед второй частью выступления ему нужно уединение, он не принимает в своей комнате для отдыха посторонних, лучше будет встретиться когда-нибудь в другой раз – да мало ли что ещё! Но он согласился…

Взгляд Фаара упал на солнечную арфу, которую Киэн несколько минут назад бережно положил на специальную подставку в углу комнаты. Приглушённый верхний свет давал возможность отчётливо видеть каждый серебристый перелив, пробегающий по туго натянутым струнам инструмента. Плавно изогнутый корпус нежно-зелёного цвета казался совершенством, словно йуу была физическим воплощением какой-то идеальной идеи, к которому простому смертному нельзя прикоснуться. Совершенством, не существующим в повседневной жизни.

Фаар поспешно отвернулся от арфы. Это всё она, йуу, виновата. Йуу и Киэн, его дар, его волшебное мастерство, способное вызвать к жизни музыку, которая преображает всё вокруг. Преображает, возвращая миру его первозданную чистоту. Делает невозможным притворство и рождает желание открыть те помыслы, которые постоянно приходится прятать ото всех – или почти ото всех.

«Осторожнее, – мысленно предупредил себя Фаар. – Не поддавайся своей чрезмерной восприимчивости. Сколько раз Таэо повторял тебе, что способность слишком легко приводить разум в состояние, близкое к лаатару, принесёт скорее неприятности, чем благо?»

Обычно такие обращения к самому себе мгновенно возвращали Фаара с небес на землю, но теперь это не очень-то помогло. Даже ровный, спокойный цвет стен комнаты, серый с едва уловимым лазурным оттенком, не действовал успокаивающе. А когда Фаар заметил возле окна картину со стилизованным изображением обоюдоострого ножа киу, на которую не обратил внимания прежде, пропал всякий смысл думать о спокойствии. Наверное, точно такое же чувство он испытал бы, если вдруг в полной темноте, шаря вокруг себя руками, случайно наткнулся на лезвие настоящего киу. Если бы сейчас ещё сохранились эти архаичные ножи, служившие на заре гиотской истории ритуальным орудием в поединках энергий…

«Две разные силы, слившись в одну, преодолеют оковы. Подобно древнему киу, что разрезает и камень…» – не к месту всплыли в памяти строки из книги, прочитанной не один раз. Снова то же самое… Если Киэн сейчас скажет ещё что-нибудь о людях, он, Фаар, окончательно потеряет над собой контроль. Нет, нельзя позволить Киэну сделать это.

– Возможно, я действительно стал чуть более склонен к противоречиям, чем многие другие. Но, признаюсь честно, господин Киэн, я рассчитывал, темой нашего с вами разговора станет музыка, а не моя работа.

– А я с удовольствием поговорил бы с вами и о первом, и о втором. И, надеюсь, такой шанс ещё представится. А пока – мне скоро нужно будет вернуться на сцену.

– Да, – спохватился Фаар, обрадовавшись, что появился предлог закончить встречу, последствия которой могли обернуться не лучшим образом, – прошу извинить меня за то, что отнял время вашего отдыха. Теперь я вас покину: хотя бы минута покоя перед выступлением артисту необходима.

– Надеюсь, господин Фаар, я употреблю эту минуту с пользой… и смогу преодолеть своё внутреннее противоречие.

Попрощавшись с артистом, Фаар вышел из комнаты отдыха. Вышел, не подав виду, как сильно его удивили последние слова Киэна. Что он имел в виду?.. Ломая голову над этим вопросом, Фаар возвратился в зрительный зал Театра музыки, и занял своё место в одной из лож бельэтажа.

Объявили о начале второго отделения концерта. Разговоры стали смолкать и, когда на сцене появился Киэн, сделалось совсем тихо. Освещение в зрительской части погасили. Стали заметны пробегающие по стенам снизу вверх, от пола к высокому сводчатому потолку, крошечные искры подвижного поля, которое подпитывало предэнергетическую структуру здания. Озарённая несколькими неяркими лучами сцена представлялась единственным светлым островком в целом мире.

Но даже если бы обстановка была другой, если бы Фаара окружал посторонний шум и мельтешение лиц и событий – он бы попросту ничего этого не заметил. Пока музыка Киэна звучала – она была единственной воплощённой реальностью. Не потому, что остальное уходило на второй план, а потому, что музыка вбирала в себя и объединяла всё. Абсолютно всё. Никакие слова, никакие описания не отразили бы и малой доли красоты и внутренней силы этих звуков. Никакие описания и не нужны, если просто слышишь музыку, просто воспринимаешь её неизмеримую глубину и ясность.

…Но вот смолкли последние ноты, и в зале вновь воцарилась тишина. Даже совершенство заканчивается… Фаар поднялся с кресла и присоединился ко всеобщей бурной овации.

– Благодарю вас, господа, – обратился Киэн к зрителям, когда аплодисменты начали стихать. – Я забыл объявить об этом в начале, но исправлю свою оплошность теперь: пьеса, которую я сегодня впервые исполнил для широкой публики, посвящена шиохао Иноо. «Преодоление» – её первое название, а второе – «Лиловый киу».

На короткое время в зале стало почти так же тихо, как в то мгновение, когда Киэн закончил играть… Потом по зрительским рядам пробежал удивлённый шёпот. Отдельные более громкие возгласы могли расслышать все:

– Какая удивительная смелость!

– И оригинальность… новаторство…

– Лучше сказать – вызов, который искусство бросает обыденности…

Не прошло и минуты, как зал снова наполнился громом аплодисментов, и Киэну пришлось – в который уже раз – раскланиваться.

Но зрительское восхищение не должно быть чересчур долгим. Надо во всём проявлять такт и умеренность. Ведь пока звучат аплодисменты, артист остаётся на сцене. А выступление наверняка его утомило.

Вставая со своих кресел, зрители один за другим стали покидать зал. Только Фаар не двигался с места, словно решил никогда не оставлять ложи. До него доносились обрывки разговоров: публика делилась впечатлениями, высказывала восторженные отзывы… Но Фаар не прислушивался к словам, для него они сплетались в сплошной невнятный гул, который постепенно отдалялся, и вскоре совсем стих. Лишь оставшись совершенно один, он, наконец, поднялся и сошёл в партер.