Суть вещи - Алёна Алексина

наушники нельзя. Нужно попытаться починить. Помыть тоже нельзя, бабушка запрещает. Новые купить не на что. Как же быть без наушников? Лиза бредет по улице, не слушая криков женщины. Ее подослал Владимир Сергеевич, это точно. Не стоит ее слушать. Она – все только плохое, плохое и злое, да. Лиза снова не чувствует ног. Зато вспомнила про свинец. Летом бабушка возит ее на Сылву за лещом. Иногда даже судак бывает. Но не всякий год. Судак вкусней леща, но и встречается редко. Перед тем как ехать, нужно проверить снасти. Бабушка – обстоятельный рыбак. Удилища не проржавели ли?

Удилища на щуку и леща. Лиза тихонько смеется. Вокруг на длинных лесках – как полагается, с белокрасными поплавками, яркими блеснами и аккуратными шариками грузил – танцуют свежепойманные желтые лещи. Это красиво. Лиза наловила лещей. Будет отвратительный суп. Или бабушка зажарит, и вынет все косточки, и снимет шкурку, и положит на сухарик. Тогда будет вкусно. Из тины наблюдает щука. Может, будет судак. В судаке мало костей, бабушка вынет их. Или сделает заливное. Заливное невкусно, но красиво. Листик лаврушки и звездочка из морковки. Как такое есть? Картины не едят. Но пахнет праздником. Новым годом пахнет. По краям улицы выстроились елочки. Елочки наряжены. К новому году наряжены елочки. Почему-то рано. В июле не наряжают елочки. Но все равно хорошо. Красиво. Елочки тоже желтые, но не танцуют. Совсем не танцуют елочки. Рыбки танцевали, а елочки не танцуют, потому что им тяжело танцевать и Лизе не нравится, когда танцуют. Елочки украшены. Красиво украшены елочки. Елочными игрушками. На елочке красивая звезда. На каждой елочке звезда, и висит тоже еще. Возле каждой елочки котик, он несет подарок маме. Лиза не знает, какой подарок несет котик, но это очень хороший подарок. Только котик знает, какой подарок он хочет принести маме. Второй котик кладет другой подарок под елочку. Другой, но тоже очень хороший. Маме кладет. Лиза не знает, что это за подарочек, но он очень хороший тоже. Это котики должны знать, какие они подарки маме подготовили. Сладости. Может конфеты подготовили и коробочки котики запечатали и у них там лежат в коробочках сладости печенье или шоколадки. Эти котики как волшебники они принесут маме много подарочков. Только котики волшебники дарят взрослым как будто подарки но не деткам не деткам а только взрослым. Не деткам. Много подарочков много.

– Лиза, считай! – говорит мама, и Лиза считает.

И Лиза считает. Лиза считает. Вот подарок красный с зеленой лентой, некрасиво, подарок будто кричит зеленым. Это раз. Вот подарок желтый, с зеленой лентой. Тоже некрасиво. Это два. Считай, Лиза.

Если в городе четыре тысячи восемьсот девяносто восемь звезд на елочках, сколько подарков принесут котики маме? Считай, Лиза. Сможешь посчитать правильно?

Лиза может посчитать правильно. Лиза никогда не ошибается. Но откуда в городе столько елочек? Город маленький, всего тысяча девятьсот двадцать восемь улиц. Получается по две с половиной елочки на улицу, если проигнорировать остальные тринадцать знаков после запятой. Лиза этого не любит, она отгоняет от себя елочкины пятьдесят четыре триллиона сорок пять миллиардов шестьсот сорок три миллиона сто пятьдесят три тысячи пятьсот двадцать семь стотриллионных. Триллер какой-то. Взяли елочку и разъяли на сто триллионов частей, на микроскопические опилки и миллиметры хвоинок. Останется ли настроение новогодним, если расчленить его на сто триллионов после запятой? Лиза чувствует сильный запах хвои. К нему примешивается еще один. Мучительный. Неизбежный.

Его трогали миллионы чужих рук. В нем гниют миллиарды рыбных костей и даже, возможно, кусок протухшего плавника. Но Лизе очень нужен сейчас этот пирожок. Она выгребает из карманов платок, мелочь и три бумажки и вываливает свои богатства на замасленное блюдечко. Пирожок и сразу за ним еще один ныряют в просторную Лизину нутрь и замирают там, распространяя тепло и запах. К концу второго пирожка Лиза понимает, что они были с чем-то овощным, а вовсе даже не с рыбой. Ощупывая пирожки внутри себя, Лиза сердцем чувствует – картошка.

Лиза вообще-то не любит картошку. Та возмущает ее своей нерегулярностью, так что Лизе постоянно хочется привести ей в пример капусту – глянь, какая аккуратненькая, какая периодичная. Но с картофельным пюре Лиза терпелива. Картошка в пюре смиряет свою горделивую нерегулярную сущность и превращается в славный микроскопический народец с крохотными безупречными ратушами крахмала на площадях – не они ли скрипят под ногами Лизы, навеки рассыпаясь в пыль?

Нужно поскорее уходить от оставшихся несъеденными пирожков – потому что в карманах теперь пусто, а в голове вдруг поселяется Пахомова Людмила Николаевна, а немного погодя к ней присоединяется Пахомов Ян Евгеньевич. Эти люди, кем бы они ни были, мгновенно захватят Лизу, если остановиться и больше не шагать.

Лиза с опаской смотрит вниз. Там, далеко-далеко, между выжженными растрескавшимися комьями разнотонно коричневых полей с крапинками светло-желтых стогов, застыли ярко-красные круглые кабинки белоснежных комбайнов, числом семнадцать. Лиза снижается. Скоро объявят посадку, в животе щекотно от предвкушения, и чем ближе она к земле, тем крупнее надписи на боках комбайнов. Лиза садится прямо на Пахомовых, Людмилу и Яна. Лиза читает адрес под именами. Лиза знает, куда идти.

“Люд-ми-ла”, – шагает Лиза. Почему именно она? Далеко не первый человек в списке. А вот поди ж ты, как песенка, как навязчивая фраза рекламы. Внутри будто пленку зажевало. Как на стареньком мамином кассетнике: “Люд-ми-ла. Люд-ми-ла”.

Лизиной рукой Людмила Николаевна лезет в карман Лизиных штанов, выуживает оттуда мобильник, разблокирует его и вбивает в поисковую строку свое имя и тут же имя Яна Евгеньевича.

Первые строки выдачи заняты видео. Людмила, захватившая Лизины руки, жмет на самый верхний треугольник – и затихает, а затем и вовсе испаряется из Лизы. Лиза даже не сразу замечает, что осталась одна, потому что песенка, монотонно долбившая мозг, исчезает, вытесненная другой, гораздо более сложно устроенной музыкой.

Лиза ненавидит музыку. Ее мучают богатые, гладенькие, бархатистые формулы симфонии; раздражают барочные припадки, особенно Бах с его невыносимыми многозначительными конвульсиями, которые шелковыми стежками ложатся на припыленный бархат; терзает опера. Но тут что-то другое, простое и очень спокойное, шероховатое, как поверхность старого глиняного кувшина. Что-то, в чем хочется разобраться. Погружение кажется безопасным – звуки не нарушают Лизу, не поглощают ее, наоборот, достраивают нужные фрагменты.

Когда мелодия затихает, зал еще секунду молчит, а затем вдруг начинается шум, и Лизу передергивает. От неожиданности она отбрасывает телефон, как ящерица хвост. Но из снега все равно слышен шум бури, и она, постояв немного, решается: натянув рукав на кисть, вытянутой до боли рукой она осторожно берет телефон из