Обратный счет - Марина Зосимкина

А как же девчонки — Катюха, Алинка, Лера? Подруги они тебе или кто? Или ты от них тоже открещиваешься, как только что открестилась от всего обидевшего тебя мира?

Вот они-то как раз и подруги. Но Надя мудрая. И опытная. И поэтому никогда не испытывала этих трех на порядочность и надежность. Не хотела их соблазнять и не желала в них разочаровываться. Поэтому почти ничего о себе им не говорила. Только по верхам, только до прихожей. Кто сказал, что для хорошей дружбы нужно знать какого цвета у подруги фекалии? Дружбе вообще ничего не надо, кроме уважения друг к другу. Уважения и теплых чувств. А общие интересы — это по возможности, это как повезет. Главное — уважение. И теплые чувства.

Сквозь пелену слез Надежда благодарно взглянула на свою правую кисть и тихонько улыбнулась. На среднем пальце сиял перстень с желтым камнем. Их подарок и ее последнее и единственное украшение. Значит, они тоже к ней хорошо относятся, если не пожалели денег на такой дорогой подарок. На очень дорогой подарок. Настоящий природный алмаз. Правда, огранка дурацкая.

Идиотка! Алмаз! У нее же есть алмаз!

И стремительно развернувшись к боковому окну, она со всей силой отчаянной жажды жизни ударила по темному стеклу сжатым кулаком, впечатав камень в гладкую тонированную поверхность, стараясь вдавить его как можно сильнее, а потом медленно и со скрипом провела кривую неровную борозду. А потом еще одну. И еще.

Надо, чтобы они стали как можно глубже, эти борозды. Надо, чтобы проникли вглубь толстого многослойного автомобильного стекла. Оно почти не поддавалось. Оно в большей степени напоминало вязкую тугую смолу, а не хрупкий и звонкий хрусталь. Но разве у Нади есть выбор?

Не дышать становилось все труднее. В глазах появилась сильная резь, их заволокло серой пеленой. В заложенных ушах грохотал пульс. И ей хотелось разодрать свое горло. Но она давила и давила на скользкую поверхность стекла, не обращая внимания на боль от содранной кожи искореженных пальцев, а потом, когда перед глазами заплясали колючие искры, она сдалась и решила, что хватит. Она все равно не успеет. Процарапанный бриллиантом кривенький и неказистый прямоугольный контур уже расплывался перед ее глазами и начал скользить и перемещаться, плавая то влево, то вправо. Стиснув зубы, Надежда откинулась на водительское сиденье, прицелилась и из последних сил ударила в ускользающий прямоугольник каблуками сапог.

Ничего не произошло. Стекло не поддалось. Прямоугольник лишь заполнился паутинкой неопасных трещин и выгнулся слегка наружу, но стекло не треснуло, не лопнуло, не разлетелось на куски. Надежда всхлипнула в отчаянии, ударила еще раз, и неровный кусок стекла вялой тряпочкой, как бы нехотя, как бы раздумывая, стоит ли ему это делать, соскользнул по дверце на мерзлый асфальт. И Надя услышала уличный шум.

В образовавшуюся брешь медленно заполз городской смог. Она приблизила лицо к стеклянной дыре, не заботясь, что может поранить щеки и подбородок, и потянула на себя рукоятку двери, хотя знала, что та заперта.

Однако дверь клацнула замком и приоткрылась. И Надя услышала, что дверь со стороны водителя клацнула тоже, а затем с резким скрипом распахнулась. Зубов с перекошенным от ярости лицом, не успев сесть в водительское кресло, рванулся через салон к Надежде, чтобы не дать ей уйти. Он должен увезти ее отсюда, а потом в другом месте закончить дело. Пусть не так изящно, но непременно закончить. И быстро.

Все это время он неспешно прохаживался вдоль левого борта своего автомобиля, делая вид, что озабочен уровнем давления в шинах и состоянием рессор. Он не успел докурить сигарету, как ему почудились с противоположного борта нетипичные звуки. Шум проезжающих машин помешал ему вовремя отреагировать. И он не отреагировал. И не насторожился. Он не мог даже вообразить, что в ситуации, в какой оставил жертву, можно дергаться и что-то предпринимать. У этой мадам не было ни одного шанса.

Чисто на всякий случай он решил посмотреть, что же там происходит, и неторопливо обошел автомобиль спереди. Когда он полностью обогнул правое крыло, то оторопел от неожиданности. Он видел, как кусок стекла на передней дверце медленно отрывается, поддаваясь ударам изнутри. И, соскользнув по полировке двери, падает на асфальт.

Зубов с бранью кинулся обратно к водительской двери. Нельзя позволить этой живучей стерве поднять шум и позвать на помощь. Нужно быстро, очень быстро уезжать с этого места. Он попытается справиться с ней на ходу, долбанув хорошенько чем-нибудь тяжелым. Теперь главное, чтобы она молчала и хотя бы временно не шевелилась.

Он нажал на кнопку брелка и разблокировал двери. Сходу прыгнув в водительское кресло, он правой рукой ухватил стерву за мокрый и скользкий мех шубы, стараясь левой попасть ключом в замок зажигания. Шуба выскользнула и дернулась, освобождаясь от захвата. Он рванулся через сидение следом, но события приняли новый оборот.

Надя взвизгнула, с силой толкнула дверь наружу, и неуклюжим меховым тюфячком вывалилась на кромку тротуара, прямо на неопрятный пузырчатый наст недочищенного сугроба. Нужно встать и бежать, звать на помощь, но ничего, совсем ничего она сделать не могла. Часто и хрипло дыша через рот, она попыталась встать на ноги, упираясь перепачканными ладонями в ледяной горб, но ноги так ослабели, что подогнулись под ней, и Надя опять плюхнулась наземь. Тогда она принялась сдирать с себя пропитанную смертоносной эссенцией шубу, и у нее тоже это не получалось.

«Сейчас он выйдет из машины и потащит меня снова за собой, чтобы убить окончательно», — пульсировала в висках паническая мысль, и Надя предприняла еще одну попытку подняться, решив на этот раз повернуться кверху попой и утвердиться сначала на четвереньках.

Но тут кто-то подхватил ее за подмышки, приподнял, заставив стоять ровно, развернул к себе лицом. Она приготовилась орать, что ее убивают, но не заорала. Потому что это Иван Лапин, как по волшебству, пришел ее спасать. Молча он проволок ее над снежным отвалом и поставил на тротуаре.

— Что вы тут на земле развалились? — рявкнул Иван Лапин и зачем-то сильно ее тряхнул, как большую тряпичную куклу. — И чем от вас так мерзко воняет? «Амаретто» с вашим ухажером наклюкались?

— Это не ликер! — шепотом выкрикнула ему в лицо Надежда, и Лапин увидел ее расширенные зрачки, из которых тугой струей в него ударил ужас, смешавшийся с адреналином. — Это не ликер, а синильная кислота. Мне он сам сказал. Он меня хотел убить, понимаете?! И я знаю, почему.

Лапин как-то сразу понял, что это не истерический бабий вздор и не залихватская ложь вконец завравшейся особы, что с Надей в самом деле чуть не стряслась страшная беда. Он еще не знал, насколько эта беда могла стать непоправимой, но то, что Надя только что выпуталась из серьезной передряги, уже не сомневался. Он решил, что сейчас она зарыдает, кинется ему на грудь, уткнется мокрым носом в галстук, обильно пачкая и сам галстук, и двухсотдолларовую белую сорочку потекшей тушью для ресниц и нестираемой губной помадой.

Почти угадал. После своей тирады она как-то странно то ли кашлянула, то ли поперхнулась и спрятала лицо в пушистый воротник своей шубы. Рыдания, которые ее настигли, мало походили на обычный женский плач. Скорее, на тяжкое дыхание и твердый кашель от сведенного судорогой горла. Так плачут те, кто привык прятать свои слезы. Лапин знал, он сам так кашлял однажды, но это было давно, и он тогда был не в костюме от Армани, а в испачканной Пашкиной кровью армейской разгрузке. Он не любил это вспоминать.