Виктор Гюго - Елена Марковна Евнина

прозвучали отголоски Великой французской революции, столь любимой и почитаемой Гюго (недаром он сравнивает своего героя с Мирабо, который «тоже был безобразен»).

Человек, «поднявшийся из низов», перенесенный могучей фантазией художника с общественного дна на самую вершину общества, чтобы стать его судьей, — это? художественный прием однажды уже был применен Гюго в образе Рюи Блаза. Но как выросла и окрепла с тех пор политическая мысль писателя! На этот раз его народный герой уже не влюблен в коронованную особу, а, напротив, во всеуслышанье заявляет, что он «ненавидит королей» («Карл Второй, Иаков Второй; после негодяя — злодей. Что такое в сущности король? Безвольный, жалкий человек, раб своих страстей… На что нам нужен король? А вы кормите этого паразита. Из дождевого червя вы выращиваете удава» (10, 581)). Обличая знать, захватившую богатство и власть, Гюго решительно утверждает, что подлинным хозяином жизни должен быть народ: «Вы захватили в свои руки все преимущества. Страшитесь! Подлинный хозяин скоро постучится в дверь» (10, 576). Он прекрасно понимает, что богатство строится на нищете: «Я пришел изобличить ваше счастье. Оно построено на несчастье людей. Вы обладаете всем, но только потому, что обездолены другие» (10, 577).

Гуинплен выступает, как подлинный народный представитель. Он открывает «великий суд народа — этого властелина, подвергаемого пыткам, этого верховного судьи, которого ввергли в положение осужденного… В безмерном море человеческих страданий, — говорит он, — я собрал по частям основные доводы моей обличительной речи» (10, 577).

Бывший член французского парламента, трибун 1849–1851 гг., Гюго вложил в уста своего героя собственные мысли об уничтожении нищеты и о восстановлении человеческих прав. Но члены палаты лордов осмеяли и отвергли Гуинплена, как в свое время буржуазный парламент отверг гуманистический пафос самого автора.

Картина, рисующая издевательства, которыми английские лорды встретили выстраданную и глубоко справедливую речь уличного скомороха, не пожелав прислушаться к предупреждающему голосу народа, показала, кроме того, что писатель отчетливо осознал, как беспредельна пропасть, разделяющая два полюса современного ему общества, и пришел к выводу о бесполезности попыток морального воздействия на высшие классы (Гуинплен «понял глубочайшую бесполезность своих усилий, понял глухоту представителей зиати. Привилегированные слои общества глухи к воплям обездоленных… От принцев и вельмож нечего ждать хорошего. Тот, кто всем удовлетворен, — неумолим. Сытый голодного не разумеет» (10, 609–610)).

Крушение общественных иллюзий Гуинплена сопровождалось глубоким кризисом его нравственных идей.

Когда, грубо осмеянный в палате лордов, Гуииплен бежит в свой родной дом и не находит ни «Зеленого ящика», ни Урсуса, ни любимой Деи, он принимается в отчаянии анализировать свою собственную трагическую ошибку. Великий моралист Гюго заставляет своего героя взвешивать на собственных внутренних весах материальные и духовные, эфемерные и подлинные ценности жизни: какое безумие он совершил, согласившись на восстановление пэрских прав, отдав за титул лорда балаган Урсуса и улыбку Деи! За все это внешнее великолепие он, глупец, отдал подлинное счастье! Но в то же время, в чем состоит основной долг человека? Разве не должен он был использовать свое внезапное возвышение для того, чтобы подать голос в защиту обездоленных? В чем состоит наша обязанность перед людьми? В заботе ли о наших близких или о всем человечестве? Не следует ли оставить малую семью ради большой?

В этих размышлениях и моральных антитезах мы снова слышим личные терзания, некогда пережитые писателем. Удивителен накал общественного и нравственного сознания, которым всегда отличаются романы Гюго!

Однако при всем том «Человек, который смеется» — этот последний роман, написанный Гюго в изгнании, — является, пожалуй, наиболее пессимистическим и скорбным из всех его книг. И дело не только в трагической концовке романа, когда смерть Деи приводит отчаявшегося Гуинплена к беспросветному отрицанию («Умираешь? Ты умираешь? Нет, не может этого быть… Ведь это значило бы, что бог — предатель, а человек — обманутый глупец» (10, 637), — кричит он у ложа умирающей возлюбленной перед тем, как покончить жизнь самоубийством).

Дело не только в трагической концовке романа, потому что погибают обычно почти все главные герои романтиков. А в том, что торжество смерти связано в данном случае с внутренней концепцией произведения. «Человек, который смеется» — по сути своей более тревожная и мрачная книга, чем, например, «Отверженные», которые также кончаются смертью героя. Однако там в жизни Жана Вальжана автором была найдена идеальная линия поведения, которой герой следовал до своего последнего часа. Воля провидения казалась абсолютно ясной и автору, и его герою. Через все бури и препятствия Жан Вальжан достойно пронес свой жребий праведника и, умирая после тяжких испытаний, получил признание тех, кого он любил. Положительные идеалы Гюго полностью восторжествовали здесь над злыми и враждебными силами, воплощенными в образах Тенардье и Жавера.

Иначе получилось в «Человеке, который смеется». Провидение чудесным образом спасло и доставило ко двору флягу, содержащую записку с признанием компрачикосов об изуродовании и продаже Гуинплена, восстановило попранную справедливость и возвысило Гуинплена до звания пэра, незаконно отнятого у него королем. Но для чего же было все это? Чтобы он сказал свою речь, которую не могли и не пожелали услышать те, к кому она была обращена? Чтобы он бежал из палаты, преследуемый издевательствами и насмешками беззаботных баловней судьбы, потеряв при этом свое подлинное счастье — Дею? Выходит, что провидение сыграло с ним злую шутку, и не случайно Гуинплен ставит под сомнение его благие намерения в сорвавшемся с его уст отчаянном крике о том, что «бог — предатель, а человек — обманутый глупец». В отличие от романа «Отверженные» в «Человеке, который смеется» торжествует уже не человечность, а то, что ей враждебно, — собрание надменных лордов, ничуть не потревоженное человеком, который пришел к пим из мира страданий.

Здесь сказалось резкое противоречие, коренящееся в самой идейной концепции Гюго, — противоречие между его провиденциальной философией безостановочного прогресса, управляемого якобы добрым и справедливым богом, и реальной действительностью, в которой победа достается большей частью не великодушным идеалистам, но облеченным властью «силам зла».

С 1862 по 1869 г., когда создавались его романы, — от «Отверженных» к «Труженикам моря» и «Человеку, который смеется» — мироощущение Гюго заметно мрачнеет. 1868 год, когда он писал роман «Человек, который смеется», был уже семнадцатым годом изгнания писателя из Франции, и в личном плане очень для него тяжелым. В этот год умер его первый внук, а затем и его жена — Адель Гюго, к которой он всегда оставался глубоко привязан, как к матери своих детей.

Однако вскоре должны были произойти события, которые влили в несгибаемого поэта новые силы. Последний роман изгнания был закончен накануне франко-прусской войны, объявленной