Миры Роберта Чамберса - Амброз Бирс

то объяснение. Какой — нибудь яд в стенах дома, который просочился в наши головы и изменил наши мысли. Наверное, стоит проверить этот дом, а потом, если придётся, снести его. Но это потом. Сейчас мне нужно найти Адама и уговорить его уехать. Мы все должны уехать.

Мне стыдно писать о том, что потом произошло с Сарой. Адам, конечно, не должен знать. Никогда. Если она ему расскажет, я сделаю вид, что ничего не знаю и сошлюсь на её безумие. Она сказала, что она доверенное лицо королевы и я поверила ей. Когда она поцеловала меня, это было самым прекрасным и в то же время самым ужасающим, что могло произойти. Потом я проснулась и не знала, где я. Сара всё ещё спала рядом со мной и несколько ужасных секунд я не узнавала её. Я оделась так тихо и так быстро, как только могла, и выскочила из комнаты. Я искала Адама по всему дому, но его нигде не было. А мне было так страшно. Страшно без причины. Мне некому было рассказать об этом, поэтому я решила, что если всё запишу, то вскоре всё прояснится.

* * *

Я собираюсь всё это сжечь.

Это бред. Я снова в комнате с башней. Я здесь уже какое — то время. Не знаю, сколько именно, но я видела, как солнце заходило за горизонт по крайней мере дважды или трижды.

Сара присматривает за мной. Она приносит мне воду и немного еды, но я только пью и ничего не ем. Я хочу очиститься перед прибытием королевы.

Я больше не знаю, где Адам. Однажды я видела его за окном, но я не могу понять, как он умудрился пробраться так глубоко в заросли на заднем дворе. Мне кажется, он может там заблудиться, но Сара говорит, что мне не стоит забивать себе этим голову, хотя он, кажется, разделся догола, так как я вижу, что клочки его одежды висят на ветках кустарника и хлопают от ветра, который бушует вокруг Каркозы. Сильный ветер уже давно не унимается. Быть может, несколько часов, а может и несколько дней. Сложно сказать. Не помню, когда я начала терять счёт времени. Забавно, не так ли? Потому что если бы я знала, то нельзя было бы сказать, что я его потеряла, правда?

Я не помню, потому что это не имеет значения. Потому что она уже скоро будет с нами и, когда она придёт, всё рухнет, как и Каркоза. Сара усердно трудилась, чтобы вписать её в нашу реальность, воплотить её в жизнь.

Ветер воет на нас, будто живой. Не могу сказать, на нашей он стороне или нет. Сара продолжает приходить и зачитывать новые строчки из пьесы. И когда она читает, ветер начинает завывать громче, её голос почти тонет в нём. Она читает мне эти строки:

Нечто пробуждается во тьме, пробуждается в воздухе, пробуждается внутри меня. Мы ждём нашу богиню, нашу правительницу Каркозы, нашу королеву склепа.

Что — то шевелится в башне, что — то, что долго спало. Что — то вытягивается в полный рост, начинает своё бытие.

И мы всматриваемся в её тени, в её мрачную красоту, в её небытие, в её пустоту. Она ничто, которое преследует нас всех, она бездна, она тьма за пределами тьмы и пустота падающих звёзд, она манит в свои сладкие объятия.

Перевод: Евгения Крутова

Тим Каррэн

Полутень изысканной мерзости

Tim Curran, "The Penumbra of Exquisite Foulness", 2014

Камилла: О, пожалуйста, пожалуйста, не разворачивай! Я этого не вынесу!

Кассильда: (кладёт перед ними извивающийся свёрток.) Мы должны. ОН хочет, чтобы мы увидели.

Камилла: Я отказываюсь. Я не буду смотреть.

Кассильда: Он извивается, подобно младенцу, но какой же мягкий — словно червь.

Камилла: Губы двигаются… но он не издаёт ни звука. Почему он не издаёт ни звука?

Кассильда: (захихикав). Не может. Его рот полон мух

Король в Жёлтом, Акт I, Сцена 4

В хаосе я обрела цель. В бедламе — ясность восприятия. Такова оболочка моей истории. А кровь и плоть моего маленького рассказа в том, что от безумия можно укрыться лишь под покровом безумия. Для тех, кто никогда не открывал книгу, в этом мало смысла — блаженны кроткие и невежественные, — но те, кто это сделал (а таких много, не так ли?), поймут всё… и даже больше.

А теперь позвольте исповедаться, позвольте обнажить пожелтевшие кости моей истории. Как только та мысль пришла в голову, мне не оставалось ничего иного, кроме как довести её до конца и сотворить то, что от меня требовалось. Назовём это холодным, слепым порывом. Так всем нам будет проще. Психическим расстройством, безумием, очевидной одержимостью. Памятуя об этом, слушайте: в совершенно обычное утро вторника я купала малыша Маркуса. Я искупала младенца с мылом и тщательно ополоснула, потому что чистый ребёнок, такой мягкий, розовый и приятно пахнущий — это счастливый ребёнок. Пока он гулил и агукал, меня пронзили раскалённые иглы безумия. Я пыталась выбросить его из головы, пыталась с себя стряхнуть. Но не могла от него избавиться, как не могла сбросить собственную кожу. Поэтому я прислонилась к ванне; из моих пор струился холодный и неприятно пахнущий пот.

То было причастие. Нечто — не смею сказать, что именно — сделало из меня соучастницу. Меня выбрали, призвали. И голос в голове, голос тихий и спокойный произнёс: «Король грядёт. Ты готова и Он идёт за тем, что ему принадлежит».

Бездонная тьма в голове засосала мой разум в низшие сферы и я узрела чёрные звёзды, висящие над опустошённым ландшафтом. Мои руки не принадлежали мне более, но являлись орудиями чего — то злонравного, вытеснившего мысли из моего мозга. В слабом свете флуоресцентных ламп ванной они — руки, выглядевшие жёлтыми и почти чешуйчатыми — схватили Маркуса за горло и удерживали под пенистой водой, пока он не перестал двигаться, пока его ангельское личико не стёрлось, не сменилось синюшным лицом трупа: губы почернели, розовая кожа покрылась пятнами, чёрные дыры глаз пристально смотрели прямо в водоворот моей души.

Как только акт завершился, я сидела там и слёзы текли по моему лицу.

Рыдая и всхлипывая, я изучала руки, которые только что убили моего дорогого мальчика. Я дотошно изучала их, понимая, что это не мои руки, но чужие; принадлежащие не мне, но тому, кто крался в безмолвном, вкрадчивом свете