Концлагерь «Ромашка» - А. Ш.

– Ради детских улыбок и русых головок вы насиловали детскую психику? Засунули ребятишек в казармы? – Олещук выстрелил ещё раз, и пуля скользнула по перилам в опасной близости от Георгины Матвеевны. Андрей начал подниматься по ступенькам, и мы следовали за ним.

– Ты прав, эта система несовершенна, как и любая другая, – чуть дрогнувшим, но по – прежнему твёрдым голосом продолжала Георгина Матвеевна. – Но у нас не было выбора. Только запрет абортов и расселение детей в лагеря, только это могло спасти Россию. Мерзавцы Хрущёв и Брежнев застроили нашу Родину панельными домами, чем обрекли на уничтожение русский народ. Психологи и социологи доказали, что в квартирах, где на одного человека приходится 15 метров площади, семьи могут заводить в среднем только полтора ребёнка. А для простого воспроизводства каждая женщина должна рожать больше двух детей. Таким образом, Россия и русский народ должны были исчезнуть за четыре поколения. Когда мы это поняли…

– То вы не придумали ничего лучшего, как опутать страну сетью детских казарм?! – рявкнул Олещук и выстрелил ещё раз. Пуля пробила стену на расстоянии локтя от Георгины Матвеевны. Та посмотрела на пулевое отверстие и побледнела.

– Мы не могли поступить иначе. Подумай сам, Андрей. Чтобы снести всю советскую застройку и расселить людей в нормальные дома, в таунхаусы, в жилые кварталы, где прилично жить человеку, нам потребовалось бы шестьдесят лет. У нас же было только десять лет. Мы сами были в ужасе, когда поняли, что после запрета абортов нам придётся лишать миллионы детей нормального детства… Чтобы мировое сообщество не заклеймило нас как фашистов (подумать только – спасение собственного народа нынче приравнивается к фашизму!), мы вспомнили лучшие примеры из мировой истории, когда политикам приходилось идти на подобные меры. Мы разъясняли нашему народу, нашим соседям и партнёрам, что российская система почти ничем не отличается от британской программы «Белая Австралия», действовавшей в 1915–1970 годах, когда детей из Англии и Уэльса, где была высокая рождаемость, вывозили в Австралию, на другой конец света, без родителей и попечения. Да, это правда, это было у англосаксов, перед которыми справедливо преклоняется весь мир – и было всего полвека назад. Они старались не потерять Австралию, не допустить туда китайцев и вьетнамцев. И никто в мире никогда не называл эту программу британского правительства фашистской.

– Может быть, британцы гнали сирот на войну? Может быть, Черчилль заставлял их смотреть фильмы и пить таблетки, разъедающие мозг? – свирепо спросил Олещук и вновь выстрелил. Пуля попала в косяк двери, закрывающей проход из лестничного пролёта на второй этаж.

– Я не знаю ответов на все вопросы. Но я действовала так, как мне подсказывала совесть, – облизав пересохшие губы, сказала Георгина Матвеевна и посмотрела налево. – Выходите, мальчики! Они не будут в вас стрелять. Они всего лишь хотят поговорить со мной, иначе давно бы убили.

Трое охранников, дрожа и опасливо озираясь, выбрались из укрытий и встали за спину Георгины Матвеевны.

– Да неужели? – поднял брови Олещук и вскинул автомат. Я и ещё один автоматчик последовали его примеру.

Грянули выстрелы. Одного из охранников мы уложили наповал. Двое других прыгнули в стороны, но Андрей тут же метким выстрелом добил второго. Третий, раненый, с воем скрылся где-то в коридоре. Пуля также задела Георгину Матвеевну – ей оторвало мочку левого уха, и из раны потекла кровь. Достав носовой платок, Георгина Матвеевна прижала его к ране и с затравленным видом стала отступать в левую половину коридора.

– Посмотрите, чего мы добились, – произнесла Георгина, – нас уже 160 миллионов, мы вновь начали заселять Дальний Восток. А ведь в конце десятых годов мы почти считали его вымершим, потерянным. Благодаря нам, русский и отчасти украинский народы – единственные белые народы в мире, кроме еврейского, численность которых увеличивается. Мы сделали великое дело, христианское дело – мы остановили конвейер убийств. С 1920 года, когда Ленин разрешил аборты, до 2020 года в России происходило по 5 миллионов убийств нерождённых детей в год. Мы прекратили эту мерзость. Мы спасли души десятков миллионов детей и души десятков миллионов матерей, которые даже не задумывались над тем, что совершают убийство… Неужели всего этого мало? Неужели вы совсем не цените Россию?

– Мы ценим Россию. Но мы не пушечное мясо. У нас есть права! – Олещук выстрелил, на этот раз целясь точно в левую ногу Георгины.

Бах! – пуля попала в голень надзирательницы. Брызнула кровь.

– А! – вскрикнула Георгина. – Я понимаю, что вы чувствуете, но я не собираюсь каяться. Ах… Аха-ха… Как больно… Я не считаю себя ни в чём виноватой. Поймите, это глупо – перед лицом смерти отказываться от своих принципов…

– Тебя ни о чём и не просят, можешь не ломать комедию, – отрезал Олещук и выстрелил Георгине в живот.

Бах! – пуля пробила печень Георгины Матвеевны.

– А! А-а! Оуффф… Какая боль… Но всё-таки мне сейчас легче, чем десять лет назад… Я умру спокойно… – Георгина упрямо ползла к подоконнику, оставляя за собой кровавый след.

– Урок пропаганды объявляю законченным, – сурово сказал Олещук и нажал на курок.

Пуля пробила Георгине Матвеевне горло. Её голова дёрнулась и прошептала:

– Простите меня… если сможете, – и опустилась навеки.

Олещук выдохнул:

– Ну вот и всё. Через несколько часов те из нас, кому повезёт добраться до границы, будут свободными.

«Мерседес» губернатора Белгородской области и машина сопровождения притормозили возле здания Департамента бойскаутских лагерей. Был десятый час вечера, визит этот выглядел явно незапланированным – у вышедшего из машины губернатора, полного пожилого мужчины, было весьма кислое лицо человека, которого заставляют работать в неурочный час. Вслед за губернатором из «Мерседеса» вышли его дочь, красивая молодая девушка, а также двое охранников.

– Надеюсь, это и впрямь срочное дело, а не то я позвоню в Москву и попрошу вышвырнуть этого немца, – буркнул губернатор, обращаясь к дочери. Та промолчала и зябко повела плечами – вечер выдался прохладный.

Заспанный и немного испуганный дежурный, пуча глаза, встретил губернатора и его спутников у двери.

– Герман Артурович у себя, Михаил Юрьевич. Третий этаж, после лифта направо.

– Знаю, – коротко ответил губернатор, не удостоив охранника взглядом.

Четверка поднялась на третий этаж. Подойдя к двери с табличкой «Г. А. Вольф», губернатор бесцеремонно её пихнул и вошёл, таким образом, без стука.

Герман Артурович Вольф восседал в кресле в розовой, идеально выглаженной рубашке и голубом галстуке. Рядом с ним по обе стороны кресла стояли, чуть склонившись над рабочим столом Вольфа, двое молодых людей крепкой наружности – судя по осанке, военные. Они, однако, были одеты в гражданскую форму – тёмно-синие костюмы без каких – либо знаков отличия.