Цепь измен - Тесс Стимсон

— Как прошло собрание? — спрашиваю я.

Он заглядывает в пакет из «Маленькой кокетки».

— Прошло. А это для меня?

— Только если тебе очень плохо. Что они сказали?

— Что обдумают все в течение выходных, — сухо отвечает Уильям. — Снова встречаемся в понедельник. Один из трех директоров — у нас в кармане, но двое других, по-моему, действительно колеблются. Я указал им, что, если Ноубл прибегает к подобным способам для завоевания клиентуры, вряд ли стоит ожидать от него игры по правилам, когда контракт будет подписан.

— И как это было воспринято?

— Бог его знает. Думаю, мои слова задели их за живое, однако Ноубл завалил их чертовски выгодными предложениями. В финансовом плане я не способен с ним состязаться. Я лишь могу рассчитывать на свою безупречную репутацию.

— Хочешь, я пойду и сделаю им всем «крапивку»?

— Может, еще дойдет и до такого. Итак, — говорит Уильям, с видимым усилием стряхивая с себя уныние и обнимая меня, — похоже, мы застряли в Нью-Йорке до понедельника и завтра у нас свободный день. Чем бы нам заняться?

Содержимое пакета из «Маленькой кокетки» помогло. Проснувшись поздно в воскресенье, мы, наконец, выползаем из кровати и встречаем чудесный весенний день — из тех, что поднимают настроение и врачуют душу. Прохладный бриз легко летит по улицам Манхэттена, освежая повседневный город. Прихватив газеты, устраиваемся в кафе на открытом воздухе: Уильям принимается за пышный грибной омлет — со сморчками, шитаки и устрицами, простой и вкусный, а я наслаждаюсь салатом из свежих ягод и фруктов и горячей хрустящей булочкой с шоколадом. Ощущаю притуплённую, сладкую боль между ног. Уильям то и дело поднимает от газеты взгляд и улыбается, и сама мысль о том, что придется попрощаться с ним навсегда, мне почти невыносима.

За соседним столиком молодая пара пытается угомонить визжащих ребятишек — девочек-близняшек лет четырех и полуторагодовалого мальчонку. У всех троих жуткий насморк, и они беззастенчиво вытирают сопливые носы обо все, что попадется: о рукава, друг о друга, о материнскую юбку. Вдруг малыш хватает мамину кофейную чашку и выливает на голову ближайшей из сестер. В отместку та переворачивает стол, опрокидывая выпечку, молоко и оставшиеся чашки кофе.

Под достигшие крещендо детские вопли родители устало встают и принимаются собирать детей, складные стульчики, панамки, курточки, сумки и игрушки.

Уильям нервно расправляет «Нью-Йорк таймс».

— Слава Богу, мои уже миновали эту стадию.

Я наблюдаю, как они уходят. Из меня вышла бы ужасная мать. Даже психотерапевт-новичок насчитал бы кучу рубцов на моей травмированной психической системе. Сбежавший отец-донжуан, пассивная мать, которая отреклась от ответственности перед собственной девятилетней дочерью: кто знает, какой урон я, в свою очередь, нанесу невинному ребенку? То же самое, что открыть холодильник, вслепую накидать в миску чего ни попадя и перемешивать двадцать лет, чтобы потом полюбоваться на результат.

Привлекательный мужчина лет тридцати пяти садится за освободившийся столик и попутно бросает на меня оценивающий взгляд. Ему определенно нравится то, что он видит. Улыбнувшись, он приподнимает чашечку кофе в знак приветствия.

Уильям напрягается.

Я намеренно рассказала ему о Купере. Осознавал Уильям это или нет, но смерть Джексона непременно должна была изменить его отношение ко мне: из-за невольного освобождения я могла теперь казаться ему нуждающейся, требовательной, даже вызывающей жалость. И тот факт, что я взяла и переспала с другим, одним махом искоренил подобное представление. Так внимателен Уильям не был с первых лет нашего знакомства.

Впрочем, ревность — опасная игра. Я ударила Уильяма по самому чувствительному: по самолюбию. Я доказала то, что хотела, и незачем перебарщивать.

Медленно поворачиваюсь к Уильяму, даже не взглянув в сторону незнакомца.

Потом мы, взявшись за руки, гуляем по Центральному парку — самое обыкновенное воскресенье для самой обыкновенной пары.

Из-за теплой погоды вокруг уже все цветет, воздух напоен сладостью и чистотой. Прислонившись к парапету Боубриджа, грею ладони на теплом камне. Уильям обнимает меня, осторожно опершись подбородком на мою макушку.

— Черт побери! — вдруг говорю я. — Я забыла в кафе книжку!

— Забудь. Ее уже давно кто-нибудь прикарманил. Купишь такую же в книжной лавке отеля.

— Ты не понимаешь. Она из особенной серии. Люси подарила ее мне на тридцатилетие. Я должна вернуться, должна найти ее.

— Элла, милая…

— Я не могу потерять ее, — начинаю паниковать я, — мы должны вернуться. Ты же знаешь, я ненавижу, когда теряется что-то из пары. Я должна вернуть ее, мы…

— Элла, — уговаривает Уильям, обнимая и гладя меня по спине как маленькую. — Забудь ты о книге. Лучше расскажи-ка о Хоуп.

Даже после того как хирурги установили, что в кишечнике образовалось отверстие, чего мы и боялись, я не теряла надежды; я была уверена, что им удастся спасти девочку!

Я была уверена… Но в итоге сепсис слишком широко распространился и врачи ничего не смогли сделать. Хоуп не вывезли из операционной. Ее маленькое храброе сердечко не выдержало еще там, на операционном столе, и она умерла в окружении мониторов, машин и медиков, которые и имени ее не знали. Одна, без тех, кто держал бы ее за ручку и говорил, что любит ее, что даже после пяти недель и шести дней ее жизни будет скучать о ней.

Я сама сообщила родителям. Дин рухнул как статуя Саддама, сложившись пополам в кресле, сраженный горем. Анна дала мне пощечину.

Когда я без слезинки говорю Уильяму, что Хоуп умерла из-за моей нерешительности, он не уверяет меня, что в том нет моей вины и что ничего нельзя было поделать. Он не сыплет привычными банальными фразами — дескать, я не должна чувствовать себя ответственной. Он понимает: никакие слова не изгладят горя и вины из моей души. Он просто крепко прижимает меня к себе, и на какое-то время мне этого достаточно.

На следующий день после обеда Уильям врывается в номер. Лицо у него мрачное. Я перестаю собирать вещи — у меня екает сердце. Значит, решение собрания не в его пользу. Он потерял контракт с «Эквинокс». Потерял свою фирму.

— Взял бы и придушил ее! — кричит он. — Какого черта она задумала? У меня и без нее проблем по горло!

Я распрямляюсь, сидя на корточках; в руках у меня коробки с туфлями.

— Кейт! — взрывается он, наконец, заметив озадаченное выражение на моем лице.

— Не понимаю. Какое отношение она имеет к «Эквинокс»?

— Что? А, нет. Собрание с «Эквинокс» прошло отлично. Хотя об окончательном решении сообщат завтра, думаю, моя взяла. Теперь Кейт устроила мне головную боль! Сбежала в Париж! Какого черта она там задумала?

Он плюхается на кровать и ослабляет галстук.