Тайный дневник Михаила Булгакова - АНОНИМYС

Тут Сбитнев от страха покрылся гусиной кожей: теперь знакомым ему показалось не только лицо, но и голос ожившего мертвеца.

– Предупреждаю со всей ответственностью, – продолжал тот, – я просто так не дамся. Покуда я живой, сжигать себя не позволю. А если меня добить захотят, я кое-кого с собой на тот свет утащу… Согласный ли ты, товарищ, помереть без покаяния прямо тут, не отходя от кассы?

Иван Андреевич, продолжая сидеть на холодном каменном полу, немного отодвинулся назад и сказал, что в таких крайних мерах совершенно нет необходимости. Лично он, Иван Андреевич, здесь именно затем, чтобы всех спасти и при этом никого не убить.

– А вы, гражданин, не много ли на себя берете? – вдруг раздался рядом наглый фальцет. – Всех спасти! Тоже мне, Иисус Христос нашелся.

Сбитнев повернул голову и обмер. Прямо над ним качалось узкая бандитская – именно так, бандитская, а вовсе не жульническая – рожа Аметистова. Он уже снял милицейскую фуражку, и физиономию его ярко освещал фонарь, который он для пущего ужаса направил прямо на себя самого.

– А вот мы его сейчас подвесим за причинное место – будет знать, как совать нос не в свое дело, – восставший покойник неожиданно возник рядом с Аметистовым. Тут стало видно, что это не кто иной, как большевик и пианист Буренин, точнее, тот, кто себя за него выдавал.

– Товарищи… – начал было Иван Андреевич, но сообразил, что высокое это звание не очень-то подходит двум проходимцам, и поправился, – граждане, в чем дело? Что за глупые шутки?

– Какие там шутки, – хмуро сказал Буренин, – дело крайне серьезное.

– Именно, – подтвердил Аметистов и вдруг взял Сбитнева за грудки и легко поднял в воздух. Ивану Андреевичу показалось, что не человек его в воздух поднял, а какая-то ужасно сильная механическая лебедка. И вот тут, вися между небом и землей, Сбитнев неожиданно разглядел, что глаза у Аметистова страшные и жестокие, как могильная яма. В следующую секунду тот поставил его на землю, сдавил рукою горло и распластал по стене.

Сбитнев судорожно потянулся к внутреннему карману, где лежал у него табельный револьвер, но Буренин ловко перехватил его руку и вывернул так, что в глазах сделалось темно.

– Сопротивляется, тварь, – наябедничал Буренин, – сразу видно старого контрреволюционера. – Ничего, – отвечал Аметистов, – сломили мы колчаковскую гидру, сломим и муровскую.

Сказав так, он вдруг очень сильно ударил Сбитнева головой о стену. Если раньше в глазах у Ивана Андреевича всего-навсего потемнело, то теперь наоборот – из глаз посыпались искры, но ничего, впрочем, не осветили. Сбитнев жалобно застонал, однако страдания его не вызвали у мучителей никакого сочувствия.

– Ты почему не выпустил Зойку, гад? – сверкнув неизвестно откуда взявшейся золотой фиксой, прошипел Аметистов.

– Они жизнью своей не дорожат, – отвечал за Сбитнева Буренин. – Они хотят, чтобы им голову открутили и играли ей в английский ножной мяч. – Ты правда этого хочешь? – спросил Аметистов.

– Нет, – жалобно пискнул Сбитнев, голова которого теперь болела почти так же сильно, как пару дней назад – живот.

– Так почему же ты не сделал того, что обещал?

– Мне не дали, – пролепетал Иван Андреевич. – Но я сделаю, обязательно их выпущу.

Несколько секунд оба негодяя пристально его разглядывали.

– Как думаешь, выпустит? – спросил Аметистов у Буренина.

– Ни синь порох, – отвечал тот и, видимо, решив, что первая фраза оказалась недостаточной ясной, добавил, – ни в жизнь.

– Почему? – удивился Аметистов.

– А потому что мы его сейчас распилим на мелкие кусочки и сожжем на керосинке.

Сбитнев завыл от ужаса, и тут же снова был ударен о стену головой. Видимо, приходилось прощаться с жизнью – его враги не шутя собирались исполнить свое обещание. Неизвестно, что произошло бы дальше – то есть наоборот, очень даже известно, – но тут от входа прогремел чей-то уверенный голос:

– Ни с места! Оружие на пол! Вы окружены! Одно движение – и будем стрелять…

Аметистов выпустил Сбитнева из рук, так что тот мешком повалился на пол, и, не оборачиваясь на голос, спросил у Буренина:

– А кто это по нашу душу пришел?

– А это его превосходительство Нестор Васильевич Загорский пришли и его верный Газолин, – не моргнув глазом, отвечал Буренин.

– И что же нам прикажешь делать теперь? – спросил Аметистов.

– По видимости, сдаться, другого выхода не вижу… – вздохнул Буренин.

Несмотря на правильные, в общем, слова, общий тон разговора был настолько издевательский, что Загорский снова крикнул:

– Повторяю еще раз – бросить оружие и лечь на пол!

Аметистов и Буренин обменялись печальным взглядом.

– С другой стороны, – вдруг сказал Аметистов, – почему это мы должны сдаваться? Их двое и нас двое. У них пистолеты и у нас пистолеты. Шансы, кажется, равны. Вот только, как известно, Загорский свой пистолет не заряжает. Газолин же – косоглазый азиат и вряд ли попадет даже в корову на учебном стенде. А значит…

С той стороны, откуда доносился решительный голос, грянул выстрел – разъяренный Ганцзалин не стерпел сомнительных шуток в свой адрес. Однако за мгновение до того, как пуля ударила в стену, Буренин и Аметистов рухнули на пол и раскатились в разные стороны, стараясь попасть под укрытие многочисленных ящиков.

То, что происходило в дальнейшем, не поддается никакому описанию, и сравнить это можно, пожалуй, разве что с цирковым представлением – да и то вряд ли.

На короткое время Сбитневу почудилось, что он попал в преисподнюю. Пистолетные выстрелы, оглушительный грохот переворачиваемых ящиков, тени, мечущиеся с чудовищной скоростью и явно нарушающие законы физики. Так, в слабом свете упавшего фонаря Иван Андреевич вдруг увидел, как кто-то из стрелков взбежал на стену, продолжая палить из пистолета, пробежал по ней несколько шагов, перепрыгнул на другую и только после этого вернулся на землю. Сами посудите, мог ли живой человек вытворять что-то подобное?

Что же до остального, то мы можем только порадоваться, что света в подвале почти не было. Таким образом, Сбитнев не мог толком разглядеть, что происходит вокруг него, и, вероятно, только благодаря этому сохранил рассудок.

Довольно скоро, впрочем, стрельба прекратилась – видимо, у воюющих кончились патроны. Кто-то щелкнул зажигалкой, и пламя ее озарило четыре настороженных хмурых физиономии – не считая Сбитнева, который сидел, зажмурившись от страха.

– Впечатляюще, – наконец выговорил Аметистов.

– Позвольте вернуть вам этот комплимент, – отвечал ему Загорский.

– Нет, в самом деле, – пожаловался Буренин, – ни разу в жизни не промахивался, а нынче промахнулся целых шесть раз.

– И я, – кивнул Аметистов, – всё в молоко.