Жених моей сестры - Анастасия Градцева

меньшими потерями. А когда рыба заглотила крючок до самого конца, то вытащить его можно, только разодрав ей все внутренности.

Я не понимаю, что теперь делать.

У меня скованы руки, у меня скованы ноги.

Я молча встаю и выхожу из кабинета отца. Но на пороге меня останавливает его невозмутимый вопрос:

– Во сколько завтра репетиция церемонии?

– В час дня, – мёртвым голосом отвечаю я.

– Отлично, – говорит отец, и я уверен, что он и без меня знал время. Но специально мне об этом напомнил, чтобы я не забывал о своем долге, чтобы я знал свое место, чтобы я не делал глупостей.

Я и не делаю.

Весь вечер я сижу в своей комнате и методично заливаю в себя виски. Российский номер Нюты уже недоступен. Во всех социальных сетях я у нее по-прежнему заблокирован.

У кого узнать её номер? У родителей? У сестры?

Смешно.

Я беру ещё одну бутылку, едва не разбивая зеркальную стенку мини-бара.

Засыпаю прямо так, на ковре, а на следующее утро не иду на работу.

К часу дня я приезжаю в роскошный зал музея, где принято проводить сказочно красивые и сказочно дорогие свадебные регистрации. Вокруг натёртые паркетные полы, золото и длинная винтовая лестница, по которой должна красиво спускаться невеста, подметая белым шлейфом укрытые красным ковром ступени. А вот в этой цветочной арке, которую сейчас имитирует проволочный каркас, мы обменяемся кольцами и скрепим наши клятвы поцелуем.

Свадебный распорядитель и две её помощницы носятся как угорелые, расставляя нас в нужном порядке.

– Вот этот папочка встанет справа, а вы встанете слева, да вот так. И возьмите жену обязательно за руку. Хорошо! Так, отлично, теперь все заняли свои места. Жених, пожалуйста, стойте здесь. Держите невесту за руку, смотрите ей в глаза и слушайте меня.

Звучит самая пафосная и отвратительная в мире речь, где что-то говорится об одиноких сердцах, о семейной гавани и о любовной лодке. Я неотрывно смотрю в ярко-голубые глаза Лёли, и меня тошнит. Может, от её приторных духов, а может, от вчерашнего виски.

Распорядитель заканчивает свою мерзкую речь и сладко улыбается:

– А теперь маленькая репетиция. Согласен ли ты, Ярослав, взять в жены прекрасную Елену?

Я отпускаю Лелину руку.

– Нет, – медленно говорю я и качаю головой. – Не согласен.

– Ярик, не смешно, блин, – шипит Леля и снова хватается за мою руку. – Можно как-то посерьезнее себя вести?

– Действительно, давайте без шуток, – строго сдвигает брови свадебная распорядительница. – Это для мальчишника оставьте, жених. Мы сейчас должны все хорошо отрепетировать.

– Это не шутка, – я снова сбрасываю Лелину руку. Голова ноет после вчерашней выпивки, но мысли у меня на удивление ясные. – Я передумал. Лель, прости.

– Ярослав… – в голосе отца звенит металл, а Левинские просто стоят и непонимающе хлопают глазами.

– В смысле ты передумал? – взвизгивает Леля. – Ты охренел что ли?

– Вот так дела, – пытается перевести все в шутливый тон распорядительница. – Я думала, нервные срывы только у невест бывают, но, оказывается, и у женихов тоже. Ничего-ничего, надо просто успокоиться, не нервничать и…

– Вышла нахрен отсюда, – рявкает на нее отец. – Быстро!

Она тут же подхватывает все свои листочки и в мгновение ока исчезает. Теперь мы стоим одни посреди всей этой музейной роскоши.

Отец смотрит на меня. Ярость в его синих глазах мешается с брезгливостью.

– Ты сейчас же извиняешься, Ярослав, – медленно и четко, словно слабоумному, говорит он. – Потому что это просто тупая шутка, а ты после вчерашнего нормально не проспался.

– Извиниться могу, – я не отвожу взгляда, и мне похрен на его злость. Я устал от всего этого. Кто бы знал, блядь, как я устал. – А жениться не могу. И не буду.

– Но почему? – растерянно вступает Левинский. – Вы же с Лелей любите друг друга, вы такая хорошая пара…

– Даже если поругались, – торопливо добавляет Левинская, – то все решаемо! У Лели, конечно, характер не сахар, но всегда ведь можно…

– Простите. У вас замечательная дочь, – тихо говорю я, и вот им в глаза смотреть очень тяжело. Потому что пиздец как стыдно. Они-то точно ни в чем не виноваты. – Но я очень сильно люблю другую девушку. Так сильно, что… что просто не могу…не имею права…

У меня внезапно перехватывает горло. Я сглатываю и хочу продолжить, но тут мне прилетает такая пощечина, что щека тут же вспыхивает огнем.

– А что ты замолчал! – истерично орет Леля, потирая ладонь. – Давай, козел, говори дальше! Расскажи всем, кто эта сука!

– Леля… Не надо. Ты только хуже сде…

– Мам, пап, знаете, кто эта шлюха, из-за которой мой жених отказывается на мне жениться? – зло выплевывает она, поворачиваясь к родителям. – Ваша драгоценная Нюточка! Эта тварь, эта блядь малолетняя соблазнила его, пока я в Италию ездила! Ненавижу, господи, как же я ее ненавижу!

– Замолчи, – я хватаю ее за плечи и встряхиваю. – Сейчас же замолчи.

– Я не верю, – бормочет ее мама, едва шевеля побелевшими губами. – Этого не может быть…

– Я бы тоже не поверила! Эта моль, эта никчемная тощая мышь и Ярик… – Леля истерично хохочет. – Но я сама их застукала, мам! Своими глазами видела! Думаешь, почему Нюта так быстро умотала в свой Лондон?

– Еб твою мать, – вдруг тяжело говорит Левинский, от которого я в жизни матерного слова не слышал. – Да как так-то?

Леля опускается на пол, продолжая смеяться, а потом этот надрывный хохот как-то сам собой переходит в рыдания. Громкие, некрасивые, жуткие.

– Простите, – еще раз говорю я, понимая, что эти слова сейчас не имеют никакого смысла. – Но я правда люблю вашу младшую дочь. И готов жениться, но на ней.

– Ты издеваешься?! – ревет Левинский и бросается ко мне.

Я не защищаюсь и сознательно позволяю отцу Лели и Нюты вмазать мне в челюсть. Удар получается слабоватый, он явно давно (а может, и никогда) не дрался, но если ему от этого станет легче – окей.

Я заслужил.