Резня в ночь на святого Варфоломея - Филипп Эрланже

Карл уступает. Наваррец и Конде заточены в своих апартаментах. Конде получает три дня на размышление.84

Примерно в это время лучники и швейцарцы, изрядно выпившие, начинают прочесывать покой за покоем, галерею за галереей, высматривая важных протестантов, которые находятся во дворце, а также их многочисленных домочадцев. Некоторые гугеноты убиты на месте. Но большинство обезоружено, а затем согнано во двор, где сосредоточены войска. Тем, кто бросился к воротам, достались удары пик.

Солнце, вставая, освещает уже целую гору трупов. Здесь погибают, среди прочих, старый Бове, воспитатель короля Наваррского, Пардайан, сеньор де Пиль, противник Карла IX при Сен-Жан-д'Анжели, который в этом городе соорудил себе ожерелье из ушей священников. Перед тем как упасть, этот жуткий человек во всю глотку проклинает короля, подобно гомеровскому герою.

— Судия Праведный! Отомсти когда-нибудь за столь гнусное вероломство и жестокость!

— Увы! Так что же я сделал? — более скромно вздыхает Бришанто, в некотором оцепенении.

Многие другие гугеноты также выкрикивают проклятия юному суверену, воплощению их надежд, как они прежде именовали своего Иуду.

Карл IX показывается у окна, выходящего в этот внутренний двор, превращенный в бойню. Но он никого не согласен миловать. Он угрожает даже верному Фер-ваку, который просит пощады для своего друга Моннена.

— Черт побери! Учитывая, что ты для меня сделал, я хочу забыть, что ты посмел просить пощады для этого пособника Сатаны! Приказываю тебе убить его собственными руками! Или сам прощайся с жизнью!

Фервак не исполнит этот варварский приказ, но Моннен погибнет.

Карл вперяет свой тревожный взгляд в изувеченные трупы, в тела капитанов, которых недавно хотел вести к победе.

* * *

После ухода мужа королева Наваррская приказывает своей кормилице запереть дверь и засыпает. Почти что через час она пробуждается. Кто-то неистово колотит в дверь и кричит:

— Наварра! Наварра!

Кормилица отворяет, решив, что речь идет о Генрихе.

Человек, истекающий кровью — раненный шпагой у локтя и алебардой в руку, — врывается в спальню, за ним вбегают четыре гвардейца. Он бросается на кровать, обнимает королеву и скатывается с ней на пол. Оба кричат, ибо погромщики, пьяные от крови, кажется не прочь прикончить и одного, и другую. К счастью, господин де Нансей, капитан гвардейцев, входит следом. Так велико его хладнокровие в разгар этой драмы, что он разражается смехом. Он отчитывает гвардейцев, отсылает их прочь и дарует жизнь раненому. Это Филипп де Леви, сеньор де Леран.85

Маргарита приказывает перевязать его, прячет его в своем гардеробе, снимает свою окровавленную рубашку, надевает платье для ночного выхода и, взяв в провожатые Нансея, который успокоил ее насчет ее супруга, направляется к апартаментам герцогини Лотарингской.

Галереи дворца являют ей зрелище, достойное пера Данте. Трупы, кровь, кто-то бежит, кому-то вот-вот перережут горло. Несчастные протягивают к ней руки, молят ее о помощи, которой она не может оказать. В приемной сестры Марго видит в трех шагах от себя пронзенного насквозь гугенота и падает в обморок. Приходит в себя, тут же выступает в защиту одного из наваррских дворян, господина де Миоссана, и камердинера своего мужа, Арманьяка, которых ей удается спасти.

Шум будит также молодую королеву, которая на седьмом месяце беременности. Ей открывают великую тайну происходящего. «"Как! — восклицает вдруг она. — А король, мой муж, об этом знает?" — "Да, сударыня, — отвечают ей, — он и велел так поступить". — "О, Боже мой! — поражается она. — Да что же это? Какие советники могли его к этому побудить? Господи, умоляю Тебя, прошу Тебя, смилуйся над ним и прости его, ибо, если в Тебе нет жалости к нему, я сильно боюсь, что это деяние никогда не будет ему прощено". Тут же она спрашивает, который час, и принимается молиться со слезами на глазах».86

По некоторым свидетельствам, король представлен затворившимся в своих апартаментах 24 и 25 августа, испуганный, согласно одним, беззаботный, согласно другим, но только не играющим в мяч. Однако нет ничего невозможного в том, что Карл хотел с самого начала этой затеи принять прямое участие в резне. Этот дикий Нимрод вконец обезумел, когда дело дошло до подобных забот.

Граф де Воклюз пишет в своих мемуарах, что Его Величество, выхватив что-то «из-за изголовья своей кровати», показал ему шесть ножей длиной в руку, весьма острых, ибо шестерым надлежало исполнить свой долг в Тюильри, а именно — Его Величеству, при содействии г-на де Фонтена, его первого шталмейстера, Месье, его брату, при содействии господина де Вина, и господину де Гизу, при содействии господина де Во».

Как бы то ни было, но история запечатлела образ этого коронованного убийцы своих подданных, расположившегося на своем балконе с аркебузой наготове. Барно первый в «Reveil-Matin» представил его стреляющим по гугенотам, спасающимся бегством. Брантом, у которого не было ни малейших причин его жалеть,87 и Гулар («Состояние Франции») подтверждают эту версию. Д'Обинье, современник побоища, писал в «Трагических стихах»:

Свет не видал еще такого короля;

По тем, кто не спешит уйти на дно, паля, —

«Ага! Попал!» — вопит…

И в своей «Всеобщей истории»: «Эти письма (посредством которых Карл IX хотел переложить свою ответственность на дом Гизов)… были подписаны той же рукой, которой этот властитель палил из окна Лувра по бегущим людям».

Мезере вторит ему. Вольтер, после того как отверг это обвинение в «Генриаде», призвал в свидетели маршала де Тессе, который утверждает, что знавал дожившего до ста лет дворянина, которому было поручено заряжать королевскую аркебузу.88

Имеются и страстные противники этой версии, среди историков, такие как Багно де Пюшесс, Луазлер, Соль-дан, Гастон Додю и многие другие. Окна, из которых король стрелял и перед которым Конвент повелел водрузить позорный столб, еще не существовало в 1572 г.89 Картина художника Дюбуа,90 который также был свидетелем резни, ничего не доказывает. Но в целом поведение короля,91 единственным милосердным жестом которого было пощадить Грамона, не дозволяет отвергнуть без колебаний92 этот отвратительный образ. Укоры совести станут мучить Карла гораздо позже, а пока, как мы увидим, многие его личные решения, в том числе и принятые без участия матери, будут содействовать тому, чтобы убийства множились. Не исключено все-таки, что жажда крови привела этого «вероломного охотника» к подобным чудовищным действиям.