Игра на выживание - Ники Сингер

Вооруженные мужчины начали кричать друг на друга. Но на арабском.

«Что они говорят?» – спросила я Мохаммеда.

Мохаммед не ответил. Я думаю, он мысленно был в той будке.

Я незаметно приоткрыла заднюю дверь напротив той, за которой стояли мама с папой и те люди.

«Когда скажу: бежим – ты сразу беги, – шепотом сказала я Мохаммеду. – Понял?»

Если бы я знала то, что знаю теперь, я бы обязательно добавила: «И не оглядывайся».

«Это все слишком затянулось, – сказала мама. – Кто тут у вас главный? Я хочу поговорить с вашим командиром».

Папа всегда посмеивался над постоянным маминым желанием поговорить с кем-то главным.

«Так проще избавиться от посредников и достичь цели», – говорила мама.

Но в тот день все было по-другому. В тот день так было проще получить пулю. Или несколько пуль.

Автоматная очередь.

И мама падает в пыль лицом вниз.

«Бежим!» – кричу я Мохаммеду и выталкиваю его из машины в пустыню.

Он мчится как ветер. И кажется, он ни разу не оглянулся. А я оглянулась.

Это была моя ошибка.

Маму я больше не увидела, она лежала на земле, а между нами стоял джип. Но папу… папу я увидела. Я услышала вторую автоматную очередь и увидела, как он падает. Но он не падал так, как предполагал звук автоматной очереди. Он не дергался, как это показывают в кино. Нет, он падал, как цветок, медленно и даже красиво, как будто его сдувало ветром. Хотя, возможно, он падал быстро, подчиняясь ударам пуль и силе тяжести, но я наблюдала за ним в Замедленном времени. Я не хотела, чтобы он упал. И он все падал, падал, падал. Но так никогда и не упал.

Папа не упал на землю.

Он не исчез в пыли за джипом. Во всяком случае, я этого не видела. Так я поняла все про мальчика и оранжевый платок. Поняла, что, если очень хочешь, можно силой мысли не дать умереть человеку. Узнала, как сделать так, чтобы он никогда не упал, как продолжать слышать его голос или видеть в толпе, хотя ты отлично знаешь, что он умер.

После так и не случившегося падения папы я тоже побежала. Побежала за Мохаммедом.

Естественно, я удивилась, что солдаты не стали по нам стрелять. Но у них уже была наша машина, папины деньги и все, что было в наших чемоданах. Вероятно, они решили, что нет смысла потеть и тратить патроны. По пустыне бежать тяжело, даже если у тебя на шее не висит лента с магазинами для «хищника». И потом, они наверняка рассчитывали на то, что пустыня и сама скоро убьет нас.

Но эту часть истории я бабушке не рассказываю. Как я убежала, оставив родителей. Нет. Об этом я не говорю ей ни слова. Мне не нравится эта часть истории. Поэтому я просто рассказываю бабушке о том, что случилось до того, как я побежала. Но делаю историю короче и рассказываю быстро.

«Не надо тебе волноваться о лагере из-за папы, бабушка. Потому что папа не вернется. Он не вернется, потому что он умер. Он умер, умер, умер!»

Когда я произношу «умер» вслух, все замки на дверях Замка взрываются. Все, кроме одного.

– Он вышел из машины, смиренно протянув им руки, а они просто взяли и застрелили его. Из автоматов изрешетили. И маму они тоже убили. Вообще-то, ее они убили первой. А потом его. Так что она тоже не вернется. Она не вернется, и он не вернется. Не теперь. Никогда не вернутся. Так что ты можешь забрать сколько угодно людей, это теперь не имеет значения. Понимаешь, о чем я?

Бабушка могла бы застонать.

Или могла бы сказать:

– Бедный папа.

– Бедная мама.

– Бедняжка ты моя.

Или даже:

– Как же теперь я?

Но она ничего такого не говорит. Она встает, проходит через комнату и со всей силы бьет меня по лицу.

Бьет так сильно, что я падаю.

Она наказывает меня за то, что я вернулась, а папа – нет. Я не против, потому что я чувствую то же самое.

В эту ночь мне снятся пчелы. Их три, у них есть головы, грудки, крылья и ножки, а вот брюшка нет, поэтому они кружат как хотят. Они рисуют в воздухе прекрасные цветные круги. Круги яркие и прозрачные, как леденцы. Они не полосатые, а одноцветные – оранжевый, желтый и зеленый. Никогда в жизни не видела таких красивых, трудолюбивых и странных существ.

Просыпаюсь и с сожалением понимаю, что они исчезли.

Не знаю, к чему мне приснился этот сон. Не думаю, что он имеет какое-то отношение к моей теперешней жизни. Но можно постараться его разгадать.

Например:

Три пчелы – это я, бабушка и мальчик. Каждый строит защиту своего цвета. Моя, скорее всего, оранжевая, мальчика – желтая, а бабушкина – зеленая.

Или:

Эти пчелы прекрасны, и этого достаточно. О папа, мир прекрасен!

Или:

Жало всех трех пчел дарит боль и вибрирующую сладость одновременно. Папа, я помню, как ты рассказывал мне о боли и радости, о том, что они всегда идут рука об руку и одного без другого не бывает. Только когда кого-то любишь, ты заплачешь, когда вас разлучат.

Я могу притвориться, будто эти пчелы что-то означают. Могу придумать для них смысл. На Земле все ищут какой-то смысл. Но я думаю, иногда смысла просто нет. Как у этих пчел. Что-то просто случается. Как с мамой и папой.

Так что, возможно, правда в том, что не у всего есть смысл, и это нормально.

Но от этого не становится легче.

Бабушка после той пощечины не приходит, чтобы меня обнять. Она не спрашивает меня, сможем ли мы начать все сначала. Возможно, в этот раз она ждет, что я к ней приду. Хочет, чтобы я попросила прощения. Или просто хочет, чтобы ее кто-нибудь обнял. Как можно угадать, чего хочет другой человек? Иногда трудно понять, чего сама хочешь. Иногда проще сказать, чего ты не хочешь. Я могу сказать, чего действительно не хочу на данный момент. Я не хочу, чтобы у меня чаще билось сердце. Есть много причин, по которым у тебя может чаще забиться сердце.

Вот некоторые из них.

Сердце начинает чаще биться:

когда ты вдруг слышишь шаги за спиной;

когда готовишься на ходу выпрыгнуть в окно из машины;

когда забираешься вверх по крутому берегу реки и утыкаешься носом в солдатский ботинок;

когда у человека, который стоит перед тобой, нож или пистолет.

Я не знала, что можно испытать те же ощущения, когда смотришь на мужскую руку. Точнее, на руку Питера, еще точнее – на его руки и еще на плечи. Хотя это чувство не совсем похоже на страх. Когда у тебя от страха учащается пульс, у тебя дыхание становится прерывистым и пересыхает во рту. От этого нового чувства у меня тоже дыхание становится прерывистым, но рот – влажным.