Только для голоса - Сюзанна Тамаро

После той истории, что случилась в парке, наши отношения с матерью заметно охладились. Когда она бывала дома, то держалась так, будто меня вовсе нет. Я был рядом, но она делала вид, что не замечает моего присутствия. Когда готовила обед или ужин, то просто оставляла еду на столе. Я почти всегда ел один. Иногда она начинала снова возмущаться, но злилась, мне кажется, не столько на меня, сколько из-за собственных неурядиц. Тогда она кричала: «Я тебя выставлю отсюда! Да, да, отдам в интернат! Вот там из тебя сделают человека!» — и еще долго продолжала орать и ругаться в том же духе. Я же, напротив, не придавал ее словам никакого значения. Я знал, что ей просто недостает терпения, она всего лишь отводит душу и скоро успокоится.

У меня накопилось уже более трехсот минералов — настоящая коллекция. Как раз тогда я нашел в школьной библиотеке одну книгу по геологии. В ней было рассказано обо всем: когда Земля возникла, когда камни сложились в единое целое, даже объяснялось, почему они оставались слитыми воедино. С помощью этой книги я начал составлять подробное описание каждого минерала. У меня было много разноцветных карточек, и я записывал: пирит, встречается там-то и там-то, имеет, хоть это и не видно, такую-то структуру, служит для того-то и того-то, найден такого-то числа такого-то месяца и так далее.

За этим занятием время бежало быстро, и я не замечал, что происходит вокруг. Не обратил внимания и на одного маминого дядю, который приходил к ней чаще других, и даже не сразу обнаружил, что мама стала кричать меньше, чем обычно.

А вскоре как-то в воскресенье произошло следующее. Мамин дядя прикатил на своей спортивной машине и предложил мне проехаться с ним. По дороге он сказал, что он врач и познакомился с моей мамой в больнице. Не так уж плохо, подумал я. Нет, тогда я еще не знал, что мой отец тоже врач. Так, разговаривая о том о сем, мы приехали на пляж. Хорошо помню, дело было зимой. Кругом ни души, кое-где на песке валялись жестяные банки и пластиковые бутылки. Мне было почему-то немного тревожно. Словом, мы подошли к самой воде, он поднял камень и далеко забросил его. Тот, словно живой, трижды подпрыгнул на воде, а потом исчез в глубине. Я молча смотрел на него. Он взял другой камень, вложил мне в руку и сказал: «Попробуй». Мне не хотелось пробовать. Я держал камень в руке, вертел его, но не бросал. Тогда он начал подзадоривать меня: «Не хочешь, потому что не можешь. Боишься, что ударишь в грязь лицом».

Некоторое время я слушал его, но потом мне надоело. Неужели я и правда не сумею так же бросить камень? Я поднял руку… Но как раз в тот момент, когда я хотел бросить, знаете, что произошло? Он погладил меня по голове и сказал: «Я люблю твою маму, и она тоже любит меня. Мы скоро поженимся и будем жить все вместе, втроем».

Пока он говорил это, я все равно бросил камень, но все же отвлекся, и камень сразу пошел ко дну.

Потом мы поехали домой обедать. Мама приготовила куру с картофелем, он принес какой-то торт. Все шло хорошо, пока не принялись за сладкое. Они смеялись и шутили, а я молчал. Когда же мама положила мне на тарелку кусок торта, я, сам не знаю почему, закричал: «Не буду есть этот торт!» Мама стала уговаривать меня: «Не упрямься! Ты же всегда любил сладкое!» — ну и далее в том же духе. И тогда я опять закричал: «Не буду есть! Мне противно!» За что и получил пощечину. Мать увела меня в другую комнату и там шепотом, чтобы он не слышал, сказала: «Я не допущу, чтобы ты и на этот раз помешал мне! Скорее убью тебя собственными руками».

Ночью я неожиданно проснулся. Сел в кровати и вдруг сделал то, чего не делал никогда. Невероятно, да? Я заплакал.

Прошло два дня, а я по-прежнему не притрагивался к еде. Я все сидел в кровати и плакал. Тогда мама подошла ко мне, ласковая-ласковая, погладила по голове и спросила: «Ну, отчего ты столько плачешь? Неужели из-за того, что я сказала тебе позавчера? Ладно, ты ведь уже достаточно взрослый, чтобы понять — я просто нервничала. Отчего ты все плачешь?»

Я ответил: «Не знаю. Вовсе не из-за того, просто не пойму — отчего» — и уткнулся в подушку. Тогда она сказала: «Ладно, захочешь поесть — обед готов».

На самом деле я прекрасно знал, из-за чего плакал, но не мог никому сказать.

Под твердой оболочкой земли скрывается мягкое огненное сердце. Оно замкнуто там, сжато, но, если что-нибудь повредит эту оболочку, например землетрясение, мягкое огненное сердце вырвется, выплеснется наружу, поднимется вверх, проникнет в водопроводные трубы и краны и в один прекрасный день выльется оттуда вместо воды и всех уничтожит. И прежде всего маму, ведь она, открывая стиральную машину, никогда не проверяет, что там внутри.

Вот из-за чего я плакал. Только из-за этого.

С тех пор о ее замужестве я долгое время не слышал больше никаких разговоров. Дядя несколько раз оставался у нас на ночь или приезжал за мамой, и они отправлялись в кино или в гости к его знакомым. Я не испытывал к нему ни симпатии, ни вражды. Ничего не испытывал. Он был для меня все равно что мебель. Только занимал какое-то место, и я просто обходил его. Думаю, он тоже принимал меня за прикроватную тумбочку, комод или что-нибудь в этом роде. Мама была кроватью, а я — тумбочкой. Волей-неволей ему приходилось терпеть меня.

Но вот наступило лето. Занятия в школе окончились, и мама сказала, что я выгляжу уставшим, поэтому она отправит меня в деревню к сестре. Там было замечательно. Я целыми днями бродил по полям, и никто не докучал мне. Я без устали собирал камни. Оттого что все время проводил на воздухе, я постепенно заинтересовался и птицами.

У меня была небольшая белая тетрадка, которую я постоянно носил с собой. И всякий раз, когда мне встречалась какая-нибудь птица, названия которой я не знал, то записывал в тетради, где встретил ее и как она выглядит. В город я возвращался в приподнятом настроении. Я накопил уже более трехсот камней, а помимо того отметил еще двадцать разновидностей птиц. Передо мной открывалась новая отрасль знаний, в которой я мог добиться отличных успехов.

Мама встретила меня на вокзале. У нее оказалась новенькая, с иголочки, машина, ожидавшая на другой стороне улицы. Она села за руль, и мы поехали. Я хотел было достать свою белую тетрадку, как вдруг увидел, что мы едем не в ту сторону. Я спросил: «Послушай, а куда мы едем?» И она, не глядя на меня, ответила: «Мы с дядей поженились и живем теперь в его доме».

Тетрадь выскользнула у меня из кармана, и я отвернулся к окну. Что же будет, недоумевал я, когда вернется мой отец?

Я подумал об этом, потому что даже в самых больших магазинах никогда не видел трехместных кроватей. Тем временем мы подъехали к нашему новому дому — к вилле с садом и высокой оградой. Ворота открылись, стоило только прикоснуться к ним, и мы вошли.

Дом был двухэтажный. Внутри оказалась широкая белая лестница. Он стоял наверху, сложив руки на груди, и наблюдал, как мы поднимаемся. Хорошо помню его улыбку — я смотрел снизу, с каждой ступенькой видел его все ближе, и чем больше рассматривал, тем меньше он мне нравился. Короче, когда мы поднялись, он вдруг подхватил меня на руки. Я растерялся, не зная, куда девать глаза и руки. А он спросил: «Нравится новый дом? — И добавил: — Теперь, если хочешь, можешь называть меня папой». Я шепотом ответил: «Нет», но произнес это так тихо, что они, видимо, не расслышали или сделали вид, будто не расслышали.