Патрик Кензи - Деннис Лихэйн

class="p1">— На хера меня вообще было звать, если ты свои яйца сегодня дома забыл, — скривился Бубба. — Стыд и позор, какой ты теперь стал добропорядочный гражданин.

Я присмотрелся к Максу, хрипевшему на полу. Он уткнулся лбом в цементный пол, стукнул по нему кулаком.

— Готов парнишка, — сказал я.

— Да я его слегка задел.

— Ты ему бедро вынес к черту.

— У него еще второе есть, — ответил Бубба.

Макса начало трясти. Затем тряска перешла в конвульсии.

Тадео шагнул к нему, а Бубба шагнул к Тадео, направив «штейр» ему в грудь.

— Я тебя пришью только за то, что ты ростом не вышел, — сказал Бубба.

— Извини. — Тадео поднял руки так высоко, насколько мог.

Макс перевернулся на спину, глотая ртом воздух и, как кипящий чайник, присвистывая на каждом выдохе.

— Я тебя пришью за то, что мне твой дезодорант не нравится, — сказал Бубба Тадео. — А дружка твоего — за то, что он с тобой дружит.

Тадео опустил трясущиеся руки, вытянул их перед лицом. Закрыл глаза.

Толстяк сказал:

— Мы ему не друзья. Он меня постоянно подкалывает из-за моего веса.

Бубба удивленно приподнял бровь:

— Ну, пару фунтов тебе сбросить не помешало бы, но ты не так чтобы уж совсем жиртрест. Блин, откажись от белого хлеба и сыра, и все будет нормально.

— Я думаю диету Аткинса попробовать, — сказал тот.

— Я пробовал.

— И как?

— Две недели пить нельзя. — Бубба скорчил недовольную рожу. — Две недели.

Толстяк кивнул:

— Я своей жене так и сказал.

Макс пнул стол, стукнулся затылком об пол. И застыл.

— Помер? — спросил Бубба.

— Пока нет, — сказал я. — Но скоро помрет, если врача не вызвать.

Бубба достал визитку. Спросил здоровяка:

— Тебя как звать?

— Августен.

— Ну… Серьезно, что ли?

— Ага. А что?

Бубба глянул на меня, пожал плечами, обернулся к Августену. Протянул ему визитку:

— Позвони этому мужику, он на меня работает. Починит твоего приятеля. Ремонт на мне, но за лекарства сам заплатишь.

— Ладно. Это по-честному.

Бубба снова посмотрел в мою сторону, закатил глаза и вздохнул.

— Ну чего, бери ноутбук.

Я так и сделал.

— Тадео, — сказал я.

Тот убрал от лица трясущиеся руки.

— Кто тебя нанял?

— А? — Тадео пару раз моргнул. — А, приятель Макса. Кенни.

— Кенни? — сказал Бубба. — Ты меня из постели вытащил, чтобы я подстрелил этого козла из-за какого-то, блин, Кенни? Господи, куда мир катится?

Я проигнорировал его тираду.

— Рыжий, Тадео? Из заброшенного дома?

— Кенни Хендрикс, ага. Сказал, ты знаешь его старушку. Сказал, ты нашел ее дочку, когда та пропала.

Хелен. Вот если где какая тупая срань, то Хелен обязательно будет неподалеку.

— Кенни, — повторил Бубба и горько вздохнул.

— Где моя сумка? — спросил я.

— В другом ящике, — ответил Тадео.

Августен спросил Буббу:

— Можно твоему доктору сейчас позвонить?

— Тебя всегда Августен называют? — спросил Бубба. — Не Стен?

— Не, Стен — никогда, — ответил здоровяк.

Бубба задумался, затем кивнул:

— Давай звони.

Августен раскрыл мобильник, набрал номер. Я достал из ящика стола сумку, забрал фотографию Габби и свои бумаги. Пока Августен сообщал доктору, что его приятель истекает кровью, я убрал ноутбук в сумку и пошел к двери. Бубба спрятал пистолет в карман и направился вслед за мной.

Глава 8

В моем сне Аманде Маккриди было десять, может, одиннадцать лет.

Она сидела на крыльце желтого бунгало с каменными ступеньками, у ног ее храпел белый бульдог. Из газона между тротуаром и улицей возносились ввысь древние деревья. Мы были где-то на юге, возможно в Чарльстоне. С ветвей свисали гирлянды бородатого мха, а у дома была крытая жестью крыша.

За Амандой сидели в плетеных креслах Джек и Триша Дойл, на столике между ними стояла шахматная доска. Они совсем не состарились и выглядели в точности такими, какими я их помнил.

Я подошел к ним, и собака подняла голову, оглядев меня, одетого в форму почтовой службы, своими темными, печальными глазами. На левом ухе у нее было пятно, такое же черное, как нос. Она облизнулась и завалилась на спину.

Джек и Триша Дойл оторвались от шахматной партии и уставились на меня.

— Я просто почту доставляю, — сказал я. — Я просто почтальон.

Они продолжали смотреть на меня. Молча.

Я передал Аманде почту и застыл, ожидая чаевых.

Она просмотрела конверты, по одному отбрасывая в сторону. Они приземлялись в кустах, тут же намокая и желтея. Аманда взглянула на меня, и руки ее были пусты.

— Ты не принес нам ничего нужного.

Наутро я еле-еле смог оторвать голову от подушки. Когда мне это наконец удалось, в районе левого виска что-то хрустнуло. Скулы ныли, весь череп пульсировал. Пока я спал, кто-то щедро присыпал мой мозг смесью красного перца и толченого стекла.

Мало того, каждая моя конечность, каждый сустав протестовали, когда я встал, а потом снова сел на кровати, тяжко вдохнув. Стоять под душем было мукой — струи воды больно били по всему телу. Кожу саднило от мыла. Когда я мыл голову и случайно надавил на левую сторону черепа, то от внезапной адской боли чуть не рухнул на колени.

Выбравшись из душа, я посмотрелся в зеркало. Верхняя левая часть лица, включая полглаза, напоминала фиолетового цвета мрамор. Единственным исключением были черные швы. В волосах проглядывала седина; со времени последней проверки она добралась и до груди. Я осторожно причесался, затем повернулся и потянулся за бритвой. Колено взвыло от боли. Я ж и не двигался почти, только слегка перенес вес на другую ногу, но ощущение было такое, будто я со всей дури вмазал себе по колену молотком.

Старость, мать ее. Ни фига не радость.

Когда я зашел на кухню, мои жена и дочка синхронно взвизгнули, уставившись на меня широко раскрытыми глазами. Настолько синхронно, что я сразу понял — они заранее это спланировали. Я показал им большой палец и налил себе кофе. Они обменялись рукопожатиями, затем Энджи снова развернула газету и сказала:

— Что-то эта сумка для ноута удивительно похожа на ту, что я подарила тебе на Рождество.

Я набросил ее на спинку стула, сел за стол.

— Это она и есть.

— И содержимое? — Она перелистнула страницу «Бостон геральд».

— Полностью возвращено законным владельцам, — сказал я.

Она подняла брови, благодарно кивнула. Благодарно и — может, самую малость — с завистью. Взглянула на нашу дочь, погруженную в изучение