Та, что правит балом - Татьяна Полякова

— Твоя тачка? — кивнул он на мою машину.

— Моя.

— Жуткая развалюха. Твои хозяева скупердяи или тыденьги жалеешь?

— Скупердяи.

— Не повезло. Ладно, поехали. Давай ключи, я за рульсяду.

Он устроился на водительском кресле, огляделся, покачалголовой.

— Давненько я на таких не ездил.

— Ну, вот, выдался случай.

— Да, — нахмурился он. — Выдался.

Мы тронулись с места. Он не спросил, где я живу, а я ничегоне сказала. Мы проехали по проспекту, потом свернули к мосту и по бульварамнаправились к центру города. Павел молчал, сосредоточенно о чем-то размышляя,глубокая складка легла между бровей. Казалось, он забыл обо мне, а может,наоборот, как раз обо мне и думал. Вряд ли поверил хоть одному слову и гадал,почему Ник вновь решил взяться за него. И еще, наверное, думал, что еслизапастись терпением, то я в конце концов проговорюсь и он узнает то, что еготак интересует.

Он положил руку мне на колено, а я вздрогнула, незаметноотстраняясь. Он почувствовал сопротивление, но, притормозив у тротуара, обнялменя и поцеловал, потом, откинувшись на спинку сиденья, спросил:

— Ты ведь этого хотела?

— Да, — кивнула я и заставила себя улыбнуться,понимая, какая жалкая, некрасивая у меня сейчас улыбка.

Наверное, он был уверен, что никогда не встретится со мной,и это его не огорчало, а теперь перед ним сидела женщина, которая изо всех силпыталась вернуть его к прошлому, сыграть на его чувствах, чтобы выслужитьсяперед своими хозяевами, и делала это очень неумело, как старая проститутка,которая разыгрывает перед юнцом роль порядочной женщины. Отвращение, обида,даже желание отчетливо читались на его лице, пока он сидел вот так, ни разубольше не взглянув на меня и чувствуя мой взгляд — беспомощный и жалкий.

— Где ты живешь? — недовольно спросил он. Яответила, ощущая звенящую пустоту в душе. Теперь не было даже страха перед егонеминуемым уходом, я просто отупела от бессилия и мысленно махнула на всерукой.

Он остановил машину возле моего подъезда и, не сказав нислова, поднялся со мной в квартиру. Все, что последовало дальше, былочудовищной пыткой, невыносимее и ужаснее того, что мне уже пришлось испытать. Ячувствовала себя вывалянной в грязи, я чувствовала эту грязь физически, так чтохотелось содрать ее с себя вместе с кожей. Я знала, что не способна вызвать унего даже чувство жалости, и вызывала отвращение в самом желании. Пыткаказалась тем ужаснее, что источником ее был не мерзавец Ник, не осточертевшиймне Рахманов, а человек, которого я любила когда-то. Хуже того — любила исейчас.

Я смотрела на него, едва сдерживаясь, чтобы не кричать отболи, гладила его лицо, надеясь обнаружить хотя бы тень чувства, и с ужасомпонимала, что ничего не значу для него. И моя нелепая любовь, и мое отчаяниебыли так сильны, что я не видела выхода для себя и теперь нашла бы, наверное,извращенное удовольствие в предательстве Павла, окажись он и в самом делечеловеком Ника.

А он как будто вымещал на мне свое разочарование. Егораздражало, что я не даю себе труда играть нужную роль, оставаясь покорной ижалкой. Наверное, он бы предпочел сильного врага, с которым стоит бороться.

Да, наше свидание было полно безнадежности и горя, но я быласогласна и на такое. Сейчас я бы согласилась на что угодно, лишь бы быть рядомс ним. «Если я и это переживу, — с невеселой усмешкой подумала я, —значит, человеческого во мне совсем не осталось».

Однако ему быстро надоело играть в былую любовь. Павелвзглянул на часы и поднялся.

— Мне пора, котик, — сказал он, и от того, что онназвал меня этим чужим и таким пошлым в его устах словом, мне стало тактоскливо, что мои душевные страдания дошли до спасительного отупения чувств, япросто фиксировала те или иные слова, не пытаясь их осмыслить. Они скользили поповерхности сознания и казались даже забавными.

Я сварила кофе, ожидая, пока Павел примет душ и оденется, ис улыбкой пристроилась рядом с ним в кресле. Он сделал пару глотков, но виднобыло, что ему не терпится уйти.

— Ну, что ж… — Взгляд его натолкнулся на мое лицо, и онвдруг удивленно замер. — Эй, с тобой все в порядке? — спросил он.

— Да, — пожала я плечами. — А в чем дело?

— Так.., ерунда. А знаешь, у тебя очень неприятныйвзгляд. Твоему Нику надо крепко подумать, стоит ли подставлять тебе спину.

— Непременно передам ему твои слова, — кивнула я.

— Лучше не стоит, не хочу, чтобы у тебя былинеприятности.

— Почему ты не спросишь, с какой стати я с ним? —зачем-то спросила я.

Он засмеялся.

— А мне неинтересно. Хочешь поведать свою историю?

— Обойдусь.

— Слава богу, времени у меня совсем нет, а не выслушатьбыло бы невежливо. Спасибо за кофе. И за все остальное.

Я проводила его до двери.

— Я позвоню, — поспешно сказал он, а я знала, чтоне позвонит.

— Звони, если будет время и желание, — ответилавесело.

Он поцеловал меня и ушел.

Я отправилась в ванную, посмотрела в зеркало, усмехнуласьсвоему отражению и постучала по нему, как стучат в окно.

— Это очень глупо, моя милая, — сказалагромко. — Прав был Вадим Георгиевич. Надо знать свое место. А твое местогде? Знаешь, конечно, знаешь. Так что перестань валять дурака, святые чувстване для нас, грешных.

Я торопливо отвернулась от своего отражения и запела песнюкубинских партизан, воодушевляясь все больше и больше, и под конец уже такорала, что соседи, не будь они приучены к моим выкрутасам, принялись бы стучатьпо батарее. Я маршировала по комнате, высоко вскидывая ноги, повторяя одинкуплет в восьмой или девятый раз, и чувствовала, как боль уходит. А потом долгосидела у окна, наблюдая за возней ребятишек во дворе. Собралась и пошла кВиссариону.

— Что это у тебя такой вид, точно на тебе черти водувозили? — спросил он, с недоумением приглядываясь ко мне.

— Черти — предрассудок.

— Ну, не скажи. Иногда я их вижу так же ясно, как тымою старую рожу.

— Ну, так это после литра водки. Я, бывает, тогда нетолько их вижу, но и вполне дружески с ними беседую. Ведут себя прилично, негадят, матом не ругаются…

— Где ж ты таких чертей встречала? — усмехнулсяВиссарион.