Золотые слезы - Лори Макбейн

— Вы тоскуете, — осторожно вымолвила девушка, заражаясь его чувством.

— Тоскую? Возможно. Но чувство ностальгии вовсе не означает, что человек хочет вернуться в прошлое. — В голосе Николя неожиданно появились резкие металлические нотки. — К тому же в Новом Орлеане есть не только положительные, но и отрицательные стороны. Впрочем, как и в людях. — Он решительно противился состраданию, проявленному Марой.

— Простите мою наивность. Я было предположила в вас наличие сердца. Но вероятно, в вашей подчиненной холодному разуму жизни нет места чувству, — усмехнулась Mapa.

— Вы ошибаетесь, мадемуазель. Ничто человеческое мне не чуждо, — заверил ее Николя. — Не скрою, я стараюсь оградить свою душу, но пока сделать ее полностью неуязвимой мне не удается. Когда я был совсем ребенком, моя мать умерла у меня на глазах от желтой лихорадки, поразившей Новый Орлеан. Тогда смерть унесла половину населения города. На улицах валялись тела умерших, обезображенные недугом, их раздирали на части бродячие голодные псы. Я помню канонаду по ночам и смоляной запах костров, разжигавшихся на перекрестках, чтобы отогнать заразу. Помню телеги и фургоны, до верху нагруженные трупами, тянувшиеся к кладбищу. Конечно, кое-кто со мной не согласится и сочтет гораздо более страшной бедой вторжение американцев, последовавшее за актом продажи территории Луизианы Соединенным Штатам. Интересно, что изменилось с их появлением в Новом Орлеане? — задумчиво вымолвил Николя. — Поначалу мы отнеслись к ним настороженно. Общество сочло их варварами — действительно, разве может воспитанный человек выйти на улицу без сюртука! — с улыбкой воскликнул он. — Кроме того, они работали, а человек, своим трудом зарабатывавший себе на хлеб, не мог снискать расположение и уважение креолов.

— Но ведь вы работаете, разве не так? — перебила его Mapa. — Старательский труд, насколько мне известно, очень тяжел.

— Если бы мои друзья или родные увидели меня голым по пояс с кайлом в руках или моющим золото в ледяном горном ручье… они бы просто не поверили в то, что высокородный Николя де Монтань-Шанталь способен на такое, — рассмеялся он. — И еще, наверное, обвинили бы меня в нанесении оскорбления фамильной чести.

— Значит, вы уже не благородный джентльмен?

— Кажется, это я уже успел вам доказать, мадемуазель, — назидательно ответил Николя. — Но вы, очевидно, плохо усваиваете уроки. Я навсегда утратил изящество, хорошие манеры и способность изъясняться высоким слогом, когда работал на пароме на Миссисипи. Там я усвоил, что только физическая сила и умение добросовестно трудиться помогут мне выжить, а вовсе не благородная внешность и великолепное образование. Я сознательно американизировал не только свое имя, но и образ мышления. И теперь, окажись я снова в Новом Орлеане, мне будет куда легче найти общий язык с американцами, живущими на Кэнел-стрит, или с ирландцами, чем со своими соплеменниками. — Шанталь говорил с подчеркнутой непринужденностью, не переставая при этом напряженно вглядываться в лицо Мары. — Ирландцы — Богом забытая нация: мужчины пригодны лишь для черной работы на доках, а женщины — для воспроизведения на свет потомства. К тому же мужчины ирландцы очень много пьют, а напившись, таскают за волосы своих жен. Довольно скандальный народ эти ирландцы, вы не согласны, мисс Воган?

Mapa кипела от злости, но предпочитала молчать, опасаясь выдать себя своим выговором. Больше всего на свете ей хотелось сейчас продемонстрировать надменному креолу, насколько скандальными могут быть ирландцы.

— Простите меня, мисс Воган. Ваш кузен, мистер О'Салливан, в некотором роде ирландец, не так ли? Надеюсь, я не нанес ни ему, ни вам обиды, — в голосе Николя звучала откровенная насмешка.

— Я уверена, что Брендан простит вам утрату хороших манер и не станет вызывать на дуэль. Спокойной ночи, господин Шанталь. — Mapa поднялась, намереваясь уйти, но Николя быстро протянул руку и схватил ее за запястье.

— Поскольку у меня больше нет репутации, каковую я мог бы уронить в ваших глазах, надеюсь, что и разочаровать вас повторно мне не удастся, — сказал он и притянул Мару к себе. — Поэтому я грубо извлеку выгоду из близости красивой женщины.

В темноте Mapa не могла разглядеть выражение его лица, но руки, заключившие ее в объятия, были так теплы и сильны, что девушка блаженно прижалась к его широкой груди и почувствовала, как сладкий трепет охватил все ее существо. Шанталь страстно целовал Мару в губы, и их горячие дыхания смешивались, губы Николя все сильнее и настойчивее прижимались к ее рту, и, наконец, девушка с изумлением ощутила, что кончик его языка ласкает ее небо.

Она обвила его шею руками и запустила пальцы в густую курчавую шевелюру. Вспомнив о невысокой оценке, данной ее умению целоваться во время их дневной прогулки верхом, Mapa старалась освоить это искусство, во всем подражая своему партнеру. Чуть позже Mapa поняла, что ей удалось добиться определенных успехов на этом поприще, поскольку дыхание Николя стало неровным и сбивчивым, он сильно, до боли, сжал ее в объятиях и принялся осыпать неистовыми поцелуями лицо и шею.

— Я ошибся, мадемуазель. Вы быстро усваиваете уроки, — услышала она его жаркий шепот.

Mapa злорадно улыбнулась в темноте, убрала руки и легко уперлась кулаком в грудь Николя как раз в тот момент, когда он собирался вновь припасть к ее губам. Шанталь поднял голову, и Mapa без колебаний нанесла удар — звук пощечины эхом пронесся по притихшему и погруженному в сон ранчо.

— Вот вам, надеюсь, не очень болезненный урок на тему «Как неразумно недооценивать своего противника», месье Шанталь, — с дрожью в голосе заявила Mapa.

— Я не предполагал, что мы противники, — холодно отозвался Николя, потирая щеку. — Благодарю за предупреждение.

— Должно пройти какое-то время, чтобы мы могли лучше узнать друг друга, — сказала Mapa, отступая.

— Я учту ваше пожелание, мадемуазель, в ближайшем будущем. У меня мало времени, и я не могу до бесконечности торчать на этом ранчо. И потом, хочется разнообразия, — скучающим тоном заявил Николя и ушел не прощаясь.

Mapa осталась стоять под звездным небом с ощущением, что это она получила сейчас пощечину.

Что видим и что мним себе —

Не более, чем сон во сне.

Эдгар Алан По

Надрывные звуки гитары и плач скрипок разносились по всему ранчо. Отблески мерцающего света факелов играли на лицах гостей, собравшихся на заднем дворе и под навесом галереи. Смех и оживленные голоса звенели в прохладном ночном воздухе и поднимались к небу, смешиваясь с ароматами цветущего сада.

В черных глазах дона Луиса сверкали молнии — то ли отражение языков пламени, то ли адский огонь, зажженный дьяволом, — не разберешь. Его взгляд приковал тяжелый золотой крест, усыпанный драгоценными камнями, висевший на массивной цепочке на груди у Мары. Туго затянутый корсет и глубокий вырез зеленого шелкового платья позволяли любоваться нежными округлостями и драгоценным украшением, покоившимся в ложбинке между ними.