Призрак мадам Кроул - Джозеф Шеридан Ле Фаню

– Да я сам сию минуту сбегаю в конюшню и присмотрю за вашей лошадью, – запротестовал мой дедушка.

– Ладно, я не собираюсь в конюшню, – остановил его сэр Доминик. – Признаюсь, потому что ты и сам уже все понял. Я пойду через олений парк. Может, и вернусь, тогда ты увидишь меня через час. Но в любом случае тебе лучше не ходить за мной – иначе я тебя застрелю, а это станет плохим концом нашей дружбы.

Сказав это, Сарсфилд решительно двинулся по коридору, повернул ключ в боковой двери в том его конце и вышел на траву, под лунный свет и холодный ветер. И мой дедушка смотрел, как его хозяин тяжело идет к парковой ограде парка, затем скрепя сердце закрыл за ним дверь.

Дойдя до середины оленьего парка, сэр Доминик остановился и задумался. Ведь когда он выбегал из дома, решения так и не принял. Виски не прояснило его мысли, лишь придало смелости.

Несчастный не чувствовал пронизывающего ветра, не боялся смерти, его беспокоило только одно: каким позором он покрыл свой древний род.

И тогда сэр Доминик решил, что если, добравшись до леса Мурроу, не придумает ничего лучшего, то повесится на одной из дубовых ветвей на собственном галстуке.

Ночь стояла ясная, лунная. И хоть время от времени луну закрывали небольшие облачка, даже в такие моменты было светло, почти как днем.

Сэр Доминик направился к лесу Мурроу, да так быстро, что сам удивился. Казалось, каждый шаг переносил его вперед на целых три. Не прошло и минуты, как Сарсфилд оказался среди больших дубов, тянувшихся корнями друг к другу. Их ветви простирались над головой, как балки разрушенной крыши. Луна светила сквозь них, отбрасывая тени, которые сгущались и извивались змеями, черные, как мои ботинки.

К этому времени сэр Доминик немного протрезвел, замедлил шаг и подумал, что лучше бы записаться в армию французского короля. Стоило хотя бы поразмыслить, что это может ему дать. Ведь покончить с собой он может в любое время. Но ему не хотелось вот так сразу возвращаться домой, откуда ушел, уже почти сделав выбор.

И как только Сарсфилд отказался от намерения сводить счеты с жизнью, он услышал звонкие шаги по сухой земле. Ему навстречу шел щеголеватый джентльмен.

Этот человек в офицерской треуголке с золотым галуном и в форме французского офицера был красив и молод, как и Доминик.

Незнакомец остановился напротив сэра Доминика. Тот тоже замер на месте.

Два джентльмена сняли шляпы друг перед другом, и незнакомец заговорил:

– Я набираю солдат, сэр, – заявил он, – для моего господина. Вот увидите: мои деньги не превратятся к утру в камешки, щепки и ореховую скорлупу.

С этими словами он вытащил большой кошелек, полный золота.

Едва взглянув на незнакомца, Доминик уже знал, кто это, и волосы на голове встали дыбом.

– Не бойтесь, – продолжал тем временем джентльмен, – эти деньги вас не обожгут. Если они окажутся настоящим золотом и помогут вам процветать, я готов заключить сделку. Сегодня последний день февраля. Я буду служить вам семь лет, а после окончания этого срока вы станете служить мне. Я вернусь за вами, когда пройдут семь лет, когда стрелка часов пересечет отметину, разделяющую февраль и март. И вы уйдете со мной. Вы не сочтете меня плохим хозяином – как не сочтете и плохим слугой. Я люблю свою собственность и владею всеми удовольствиями и славой мира. Сделка вступает в силу с этого дня, и ее срок истекает в полночь в последний день февраля в таком-то году – он назвал сэру Доминику год. Я забыл эту дату, но ее легко вычислить. – Если вы предпочитаете подумать, я даю вам на размышление восемь месяцев и двадцать восемь дней, затем вы встретите меня здесь и подпишете документ. Я многое могу сделать для вас, но если вы откажетесь, все, что вы получите от меня, исчезнет. Вы станете таким же, как сегодня, – нищим, готовым повеситься на первом же дереве. Решайте.

Ну и в конце концов сэр Доминик решил не спешить с самоубийством и вернулся в дом с большим кошельком, полным денег, круглым, как ваша шляпа.

Можете быть уверены – мой дедушка очень обрадовался, так скоро увидев хозяина в целости и сохранности. Сэр Доминик вошел в дверь кухни и швырнул на стол мешок с деньгами. Затем выпрямился и расправил плечи, словно избавился от тяжкой ноши. И уставился на мешок, а дедушка смотрел то на него, то на мешок и снова на него. Сэр Доминик был бледен как полотно.

– Я не знаю, Кон, что в нем, – признался он. – Это самый тяжелый груз, который я когда-либо нес.

Сарсфилд, казалось, боялся открывать кошелек, поэтому велел дедушке подбросить в печь побольше торфа и дров, чтобы разжечь яркий огонь, и лишь затем решился. И конечно же, тот оказался набит золотыми гинеями, новенькими и блестящими, будто только-только с монетного двора.

Сэр Доминик усадил дворецкого рядом, пока пересчитывал каждую гинею в сумке.

Когда он закончил считать, близился рассвет. Доминик заставил моего дедушку поклясться, что тот не расскажет об этом никому. И это оставалось строжайшим секретом долгое время.

Когда восемь месяцев и двадцать восемь дней почти истекли, сэр Доминик вернулся в дом, так и не решив, что делать. Никто, кроме моего дедушки, ни о чем не догадывался, да и дедушка не знал даже половины.

С приближением срока, ближе к концу октября, сэр Доминик становился все более и более нервным.

В один из дней он решил больше не ввязываться в подобные авантюры и отправиться в лес Мурроу на встречу с незнакомцем. Но при мысли о долгах сердце его дрогнуло – Доминик не знал, с кем посоветоваться. Затем, всего за неделю до рокового дня, в его жизни все опять пошло не так. Один кредитор написал из Лондона, что Сарсфилд заплатил три тысячи фунтов не тому человеку и должен заплатить их снова. Другой напомнил о долге, о котором сэр Доминик ничего не помнил. Третий, в Дублине, потребовал погасить громадную задолженность, которую бедолага уже погасил, но теперь нигде не мог найти расписку… и так далее – неприятности одна за другой преследовали хозяина поместья.

Что ж, к тому времени, когда наступила ночь на 28 октября, несчастный был на грани помешательства. Никто не мог разрешить проблем, которые сыпались со всех сторон, кроме одного верного друга, который ждал его ночью в дубовом лесу.

Поэтому Сарсфилду ничего