Реквием - Лорен Оливер

— Там нет книги цветов, — медленно произносит она. — Никакой нет книги нигде, куда я могла заглянуть. Очень странно.

Струйка пота ползет между моими грудями. Я вижу, как Элеанор обшаривает ка­бинет взглядом, словно выискивая, не нарушен ли где порядок и все ли на своих местах.

— Думаю, сегодня мы все всё перепутали. Извините.

Мне приходится проталкиваться мимо Элеанор, отодвигать ее с дороги. Я чуть не забываю нацарапать записочку миссис Хар­гроув. «Вам на утверждение», — пишу я, хотя на самом деле меня мало волнует, что она думает. Пока я пишу, Элеанор стоит у меня над душой, словно подозревает, что я собираюсь что-то украсть.

Она опоздала.

Вся операция заняла каких-нибудь десять минут. Рик еще даже не выключил двигатель. Я ныряю в ма­шину.

— Домой, — распоряжаюсь я. Пока Рик выводит машину с подъездной дорожки, я, кажется, замечаю Элеанор, смотрящую на меня из окна.

Безопаснее было бы подождать, пока я не окажусь дома, но я не могу удержаться и разворачиваю письмо. Я внимательнее присматриваюсь к шапке на фирмен­ном бланке. «Шон Перлин, доктор медицины, руково­дитель отдела хирургии, Портлендские лаборатории».

Письмо короткое.

«Тому, кого это может касаться.

Данное письмо касается физического и психиче­ского состояния Кассандры Меланеи Харгроув, урож­денной О'Доннел, вверенной моему попечению и на­блюдению в течение девяти дней.

По моему мнению, как профессионала, миссис Хар­гроув страдает острыми галлюцинациями, спровоци­рованными сильной психической нестабильностью. У нее наблюдается фиксация на мифе про Синюю Бо­роду и связанный с ним страх преследования. Она глу­боко невротизирована, и улучшение, на мой взгляд, маловероятно.

Ее состояние носит дегенеративный характер. Воз­можно, оно было спровоцировано определенным хи­мическим дисбалансом, случившимся в результате процедуры, хотя сказать что-либо точно невозможно».

Я несколько раз перечитываю письмо. Значит я была права: с Касси действительно что-то было не­ладно. Она повредилась в рассудке. Возможно, из-за процедуры, как это случилось с Уиллоу Маркс. Стран­но, что никто этого не заметил до того, как она вышла замуж за Фреда, но, думаю, иногда такие вещи проис­ходят постепенно.

Но мои завязанные узлом внутренности никак не желают развязываться. За отточенным слогом врача скрывается отдельное послание — послание страха.

Я вспоминаю историю Синей Бороды — историю мужчины, красивого принца, который держал одну из дверей своего прекрасного замка запертой. Он сказал своей молодой жене, что она может входить в любую комнату, кроме этой. Но однажды любопытство одоле­ло ее, и она обнаружила, что в комнате висят тела мертвых женщин. Когда принц обнаружил, что жена нарушила его приказ, он добавил ее к этой ужасной, кровавой коллекции.

В детстве я боялась этой сказки: сваленные в ку­чу выпотрошенные тела, бледные руки, невидящие глаза...

Я аккуратно сворачиваю письмо и прячу обратно в задний карман. Я веду себя как дура. Касси была де­фективной, как я и думала, и у Фреда имелись все ос­нования развестись с ней. Из того, что она больше не числится в системе, вовсе не следует, что с ней произошло что-то ужасное. Возможно, это просто админи­стративная ошибка.

Но всю дорогу до дома я не могу выбросить из го­ловы странную улыбку Фреда и то, как он произнес: «Касси задавала слишком много вопросов».

И меня одолевают непрошеные, нежеланные мыс­ли. А что, если Касси вправду было чего бояться?

Первую половину дня мы не видим никаких при­знаков присутствия войск, и я начинаю задумывать­ся — а вдруг Ла соврала? У меня зарождается надежда. Возможно, никакого нападения на лагерь не случится и с Пиппой все будет в порядке. Конечно, все равно останется проблема с треклятой речкой, но Пиппа придумает, как ее решить. Она как Рэйвен — рождена, чтобы выживать.

Но в середине дня мы слышим отдаленные выкри­ки. Тэк вскидывает палец и жестом призывает к мол­чанию. Мы застываем, а потом, по мановению руки Тэка, рассеиваемся по лесу. Джулиан хорошо освоился в Диких землях, в том числе обладает умением пря­таться. Вот только что он стоял рядом со мной — а в следующую секунду он уже растворяется в небольшой купе деревьев. Остальные исчезают столь же быстро.

Я ныряю за старую бетонную стену, которую слов­но сбросили непонятно откуда. Интересно, от какой она постройки? Внезапно мне вспоминается история, которую рассказывал Джулиан, когда мы вместе сиде­ли под замком, — про девочку Дороти, у которой домик унесло торнадо, и она приземлилась в волшебной стране.

Выкрики делаются громче. К ним добавляется звя­канье оружия и ритмичный топот тяжелых ботинок. Я ловлю себя на том, что фантазирую: вот бы нас тоже унесло прочь — всех нас, всех зараженных, всех, вы­швырнутых из нормального общества, — чтобы нас подхватило ветром, и мы очутились где-то в другом месте.

Но мы не в сказке. В Диких землях апрель, и мои отсыревшие теннисные туфли увязают в черной гря­зи, и вокруг тучи мошки, и надо затаить дыхание и ждать.

Войска в нескольких сотнях футов от нас. Они идут по пологому склону и переходят ручеек. Отсюда, с возвышения, нам отлично видна длинная колонна солдат; военная форма мелькает между деревьев. По­стоянно изменяющийся узор молодой листвы слива­ется с движущейся, расплывчатой массой мужчин и женщин в камуфляже, с автоматами и слезоточивым газом. Кажется, что им нет конца.

Наконец поток солдат иссякает, и мы по безмолв­ному взаимопониманию собираемся и снова двигаем­ся в путь. Тишина тревожна и напряженна. Я стараюсь не думать о людях в лагере, собранных в земляной чаше, как в ловушке. Мне вспоминается старое выра­жение «все равно, что стрелять в рыбу в бочке» — и меня охватывает безудержное и неуместное желание рассмеяться. Вот что они такое, все эти заразные — рыбы с безумными глазами и белыми брюшками, рву­щиеся к солнцу, уже все равно, что мертвые.

Путь до явки занимает у нас чуть менее двенадцати часов. Солнце совершило полный оборот и теперь ухо­дит за деревья, расползаясь на бледные желтые и оран­жевые полосы. Этот закат напоминает мне яйца-па­шот, которые готовила мне мама, когда я в детстве болела, — как желток расползался по тарелке, яркий, поразительно золотой, — и меня охватывает болезнен­ная тоска по дому. Я даже толком не понимаю, то ли я скучаю по матери, то ли просто по прежней привыч­ной жизни, в которой была школа, свободные от заня­тий дни и правила, обеспечивающие мне безопасность, пределы и границы, время купания и комендантский час. Простая жизнь.

Явка отмечена небольшой деревянной постройкой размером с уличный сортир, снабженный грубо сколо­ченной дверью. Постройка явно собрана из обломков, оставшихся после бомбардировки. Когда Тэк с усили­ем открывает дверь с заржавевшими петлями — они тоже исковерканы и согнуты, — мы видим несколько ступенек, уходящих в темную дыру.