Ричард де Амальфи - Гай Юлий Орловский

– Возвращаемся, – сказал я. – Говоришь, начали жарить печень? Поспешим, пока не подгорело.

– Там Зигфрид, – сообщил Гунтер. – С ним двое копейщиков.

Зигфрида с копейщиками мы встретили, едва выехали из леса. Он бросился с объятиями, мял, проклинал себя, что отпустил сеньора одного, потом терзался, что не поехал с Гунтером, когда тот погнал этого странного зайца, надо было догадаться, что не простой заяц…

Через полчаса обратной дороги заметили дымок своего оставленного костра, а когда поднялись на пригорок, как на ладони и костер, пахнуло ароматом жарящегося мяса, по ту сторону костра к небу торчат белые очень тонкие ребра дракона, красные крылья бережно распластаны по земле.

Зигфрид соскочил с коня и бросился проверять мясо, горестно покачал головой. Что-то сгорело, что-то подгорело, но, к счастью, три четверти печени даже не порезаны.

Коней расседлали и отпустили, лучники торопливо нарезали широкие ломти и насадили на вертела. Ульман и Тюрингем отправились сколупывать оставшиеся на шкуре дракона чешуйки. Двое лучников, раздевшись до пояса, помогали отдирать от кожи эти непробиваемые пластинки, таскали к вьючным мешкам.

Гунтер самолично поджарил шмат и протянул мне:

– Ваша милость, отведайте. Печень, как вы и заказывали. Прожарилась так, что ни капельки крови. Извольте.

Я слез, Зайчик сразу же ушел смотреть на остатки дракона, я взял в обе руки увесистый ломоть, понюхал, осторожно попробовал на вкус. Горячий сок брызнул по зубам, запершило в горле. Мясо оказалось на удивление вкусным, таяло во рту, как будто я держу на языке форель… нет, даже семгу, она нежнее. И вообще привкус не столько мяса, сколько рыбы. Для меня, человека к еде равнодушного, рыба тоже мясо, ведь не фрукт и не овощи, но знатоки почему-то пищу делят на мясо, рыбу и даже птицу, так вот мясо дракона с мясом коровы и близко не лежало, на птичье похоже больше, но с рыбьим можно перепутать, если не предупредить, что едим дракона.

– Неплохо, – одобрил я. – Весьма. Даже весьма. Не ожидал.

– А вы, – осторожно осведомился Гунтер, – уже ели драконью печень?

Я запнулся с ответом, Ульман и Тюринген остановились с тюками в руках и тоже смотрят, я промямлил с набитым ртом:

– Гунтер… если скажу, что ел даже папайю, это покажется либо хвастовством, либо брехней. Потому лучше смолчу.

Они переглянулись, что такое папайя не знают, но явно же пострашнее дракона, сок стекает по моим пальцам, желудок ликующе набрасывается на каждый кусочек, такое чувство, что мои предки уже ели драконов, и вот теперь организм порылся в генопамяти и вспомнил старое лакомство.

– Хорошо, – определил я. – Чуточку бы помягче… а так все хорошо.

Гунтер покачал головой:

– Уж куда мягче, ваша милость. Это же совсем молодой дракон, у него все мясо нежное.

– И чешуя нецарапанная, – добавил Ульман ликующе. – И вся кожа нетертая! Эх, не увезем всю…

Гунтер отмахнулся:

– Я уже послал двоих в деревню за подводами.

– Вот спасибо!

– Чему радуешься, – строго сказал Гунтер. – Дракона сбил его милость. Как решит, так и будет.

– Дракон – общее достояние, – решил я милостиво. – Это как недра… воздушные недра. А ты, Гунтер, распорядись… как надо. Ты у нас хозяйственный.

Потом я феодальим оком наблюдал, как прибыла телега, на нее погрузили все, что срезали с дракона. Оказалось столько, что все не влезло, Гунтер велел послать еще за одной.

Я поморщился, сказал нетерпеливо:

– Оставь человека, а мы, пожалуй, вернемся. Что-то у меня руки дрожат, а ноги так и вовсе подкашиваются… Знаю, что надо держаться орлом, но что-то мне совсем хреново.

Он с тревогой посмотрел в мое лицо. Мне показалось, что в темных блестящих глазах промелькнуло облегчение.

– Да, ваши милость, я уж подумал, как это вы держитесь… Даже для паладина чересчур. Надо возвращаться.

Я почти не помнил, как добрались, по дороге впадал в забытье, по мосту и в ворота въехал, поддерживаемый сзади, иначе свалился бы в клубящийся внизу туман, еще мелькнуло испуганное лицо Фриды, служанки. Дальше в памяти провал, а очнулся от затяжного обморока только утром.

На мне толстое меховое одеяло, и еще я ощутил, выныривая из сна, что меня сзади обхватывают горячие женские руки, и еще прижимается горячее и очень мягкое женское. Несмотря на теплое одеяло и это горячее тело, я все еще чувствовал не то, чтобы озноб, но и не жарко, хотя за окном солнечный день середины июля.

Медленно повернувшись, я увидел серьезное и немножко испуганное лицо Фриды.

– Ваша милость, – прошелестела она, – вы простите, что я взяла на себя такую смелость… Но господин Гунтер велел, когда вам было совсем плохо…

Она смущалась, натягивала на грудь край одеяла. Плечи ее, округлые и нежные, как у чеховской душечки, полны чистоты и невинности. Кожа кажется такой тонкой, что если проглотит маслину, я увижу как двигается по горлу темный комок.

– Насколько плохо, – спросил я, закашлялся, в горле как продрали наждаком, голос звучит, будто пытаюсь дуть в найденную при раскопках Вавилона трубу. – Я хоть не обгадился?

– Нет-нет, – заверила она поспешно, но что-то в ее глазах подсказало, что лучше эту тему отставить, чтобы не докопаться до опровержения. – Вам было только холодно, очень холодно. Я знаю, что когда холодно очень-очень, сердце перестанет биться… Господин Гунтер…

– А он откуда знает?

Она потупила глазки.

– Простите, ваша милость, но он так беспокоился, что готов был всех порубить в замке…

– За что?

– Он… он знает, что среди челяди есть такие, кто знает немножко больше… других. Вот и орал, что если сэру Ричарду не помогут, если вы вдруг умрете, то он своими руками перебьет всех…

– Гунтер?

– Да, ваша милость.

Я покосился на ее раскрасневшееся личико, подавил импульс разрешить называть меня просто по имени, но это будет крахом феодализма в отдельно взятом регионе, сказал с неловкостью:

– Похоже, я в самом деле завоевываю электорат.

– Кого, ваша милость?

Она все натягивала одеяло до подбородка, наши тела уже не соприкасаются, но я чувствую жар ее юного сочного тела.

– У тебя температура, как у ворон? – спросил я. – В смысле, как у пернатых?.. Наверное, это как-то связано с некоторыми особенностями, о которых говорил Гунтер.

Мелькнула мысль, что при повышенной температуре ускоряется и метаболизм, а это и ускоренное старение, что так страшит женщин, но с другой стороны, хоть и укороченная жизнь, зато яркая, наполненная приключениями, полетами на шабаш, Вальпургиевыми ночами, жаром языческих страстей…