Сердце, которое мы не знаем. История важнейших открытий и будущее лечения сердечно-сосудистых заболеваний - Хайдер Варрайч

Американцы страдают от болей сильнее, чем жители всех прочих стран, и потребляют 80 % производимых в мире медицинских опиоидов[247]. Медикализация боли была, возможно, ошибкой. Возможно, боль лучше лечить не аллопатическими, а гуманистическими средствами. Когда религия сдала позиции, секуляризация медицины дала толчок более активным поискам средств, способных избавить нас от этого до сих пор не вполне понятного нам чувства. И сейчас можно без преувеличения сказать, что те самые опиаты, от которых так сократилась продолжительность жизни американцев, заполнили собой ощущаемую многими пустоту, добавив новый смысловой слой провидческому высказыванию Карла Маркса: «Религия – это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа».

Наше отношение к боли продолжает меняться, и теперь, пытаясь осмыслить опыт опиоидного кризиса, мы упираемся в одно и то же досадное упущение: отсутствие какого-либо объективного метода оценки, позволяющего хотя бы как-то разграничить боль, которая свидетельствует об опасном для жизни состоянии, и боль, которая при всем сопряженном с ней дискомфорте не является признаком острого заболевания.

На протяжении всей этой истории взлета и падения авторитета боли боль в груди сохраняла за собой статус, вероятно, самого значимого из всех болевых ощущений. Упоминаниями о людях, страдающих от болей в груди, полнятся и литературные, и научные труды всех времен. Однако по мере того, как в мире множились жертвы атеросклероза, описания боли в груди начали меняться – и стали все больше походить на те, что обычно звучат в наши дни.

Британский врач Уильям Гарвей (1578–1657) сделал как-то запись об одном рыцаре, который, будучи человеком среднего возраста, «часто жаловался на мучительную боль в груди, которая особенно терзала его в ночные часы и внушала страх обморока или удушья, из-за чего жизнь его проходила в тревоге и смятении»[248]. Андреас Везалий (1514–1564) задавался вопросом, не сопряжена ли «грусть и боль в сердце» с сердечно-сосудистыми заболеваниями, но связь между подобными ощущениями и болезнью была установлена лишь в конце XVIII в.[249] Даже Уильям Геберден (1710–1801), британский врач, первым описавший стенокардию, полагал, что вызвана она расстройством желудка. И когда та самая классическая боль в груди, которой мы все так страшимся, была уже вполне четко соотнесена с заболеванием сердца, все равно находились те, кто считал ее «невралгией» или признаком «истощения сердечной мышцы»[250]. В XIX в. описания боли в груди попадаются самые разные: кто-то страдает от нее годами, но продолжает с ней жить, а кто-то падает замертво в мгновение ока.

В то время бытовало много популярных теорий, одной из которых была теория растяжения – она обрела популярность в связи с распространением другой болезни, сифилиса, хотя та не имела к сердцу никакого отношения. Зачастую при вскрытии людей, умерших после приступа боли в груди, причину смерти установить не удавалось. Зато у многих обнаруживался сифилис, который в очень запущенной форме мог вызвать изменения в аорте – крупнейшей артерии человеческого организма, которая выходит из сердца: ее гладкая, шелковистая поверхность становилась похожа на древесную кору. Оттого считалось, что боли в груди может вызывать растяжение аорты и нервов, которые ее иннервируют.

Собрать воедино все элементы мозаики удалось врачу из Чикаго Джеймсу Херрику: он заинтересовался стенокардией в 1889 г., когда, еще будучи интерном в больнице округа Кук, наткнулся во время обхода на пациента, который «очень прямо сидел на стуле – весь бледный, с выражением страдания на лице»[251]. В то время единственным лекарством от стенокардии было вещество под названием «амилнитрит», которое принимали в виде ингаляций, – сейчас его используют в основном в качестве чистящего средства на промышленных предприятиях или рекреационного наркотика, усиливающего возбуждение во время рейва или секса.

«После нескольких вдохов он посмотрел на меня с недоверием. Потом, задышав спокойнее, он расслабился – на глазах у него выступили слезы, и он, с подобострастием средневекового европейского крестьянина, схватил и поцеловал мою руку. Я был потрясен не меньше: мне не верилось, что это средство и правда творит такие чудеса».

У самого амилнитрита долгая и захватывающая история – он был первым из большой (и по-прежнему растущей) группы азотсодержащих лекарств, которые по сей день занимают важное место во врачебном арсенале. История эта началась с итальянского химика Асканио Собреро (1812–1888), открывшего вещество под названием «нитроглицерин»[252]. Когда Собреро попробовал его на вкус, у него дико разболелась голова – сейчас принято считать, что это могло быть связано с расширением кровеносных сосудов, питающих мозг. Однако, поскольку нитроглицерин оказался крайне взрывоопасным, ученый много лет держал свое открытие в секрете – так было до тех пор, пока информация о нем не попала в руки к одному из учеников Собреро, Альфреду Нобелю (1833–1896), шведскому химику, завещавшему свое имя и состояние на учреждение Нобелевской премии. Разработав на основе нитроглицерина динамит, Нобель начал продавать его по всему миру – и стал благодаря этому чудовищно разрушительному веществу одним из богатейших людей своего времени. Тогда же английские врачи начали давать нитроглицерин и амилнитрат больным со стенокардией и получать первые положительные результаты[253]. По иронии судьбы, одним из самых известных людей, употреблявших нитраты в медицинских целях, оказался сам Нобель, который с возрастом тоже заработал порядочную стенокардию[254].