Пробуждение дракона. Книга 1. Шепот теней - Ян-Филипп Зендкер

Дэвид вошел в гостиную. Продолговатый обеденный стол из древесины вяза с восемью стульями – шедевр эпохи династии Мин. Равно как и темно-вишневый свадебный шкаф с латунной отделкой. Этим вещам далеко за сотню лет, но сохранились они прекрасно. Каким покоем веет от этих строгих классических форм! На полках бело-голубые фарфоровые чашки и блюдца. Пол когда-то рассказывал и о них, но Дэвид уже не помнил, из каких они провинций и каких эпох. Он разглядывал изящные рисунки, нежную звенящую глазурь. На стенах висели пейзажи на типичные китайские сюжеты: бамбуковая роща и храм в горах. Гравюры мастеров XVIII века, которыми Дэвид так часто любовался.

Неужели нужно быть европейцем, чтобы так ценить китайское искусство? В домах соотечественников Чжан не видел ничего подобного. У некоторых стояли старые шкафы и столы, но в гораздо худшем состоянии. Просто потому, что владельцы не имели средств заменить их на новые.

Дэвид задумался: смог бы он повесить или поставить в своей квартире что-нибудь из сокровищ Пола, имей возможность за них заплатить? Он очень сомневался в этом. Дэвид не чувствовал того Древнего Китая, искусством которого так восхищался Пол. Эти вазочки, статуэтки, рисунки меньше всего ассоциировались у комиссара с освященным тысячелетней традицией высоким классическим искусством. Они напоминали ему о смерти и разрушении. Чжан видел, как эти миниатюрные шедевры топтали ногами на улицах, разбивали о стены и бросали в огонь. Его приятели-одноклассники швыряли их из окон и танцевали на них, тяжело топая ногами, во имя революции. При всем своем желании Дэвид не мог не принимать в этом участия.

На самой верхней полке стояла деревянная статуэтка Будды. Дэвид хорошо знал ее. Он избегал на нее смотреть каждый раз, когда входил в эту комнату, и опускал перед Буддой глаза, словно пристыженный мальчик. Эту статуэтку подарил Полу один китаец из Нанкина. Он вынес ее из храма в годы культурной революции и просил Пола вывезти ее за границу, потому что в Китае никто не мог поручиться за ее сохранность.

Дэвид встал на стул и снял статуэтку с полки. Ни один знаток искусства не назвал бы ее шедевром. Черты лица Просветленного были расплывчаты, тело непропорционально, а поднятая левая рука больше походила на культю. Тем не менее статуэтку окружала удивительно теплая аура. Даже если ее автор не был художником от Бога, он передал в этой работе нечто такое, что удается не каждому гению. Дэвид осторожно трогал статуэтку, и рыхлая, трухлявая древесина словно оживала под его пальцами. Он даже испугался. Сошел со стула и поставил Будду на стол. Эта статуэтка была для него не просто произведением искусства, а окном в прошлую жизнь.

Словно кадры старой кинохроники замелькали перед его мысленным взором. Поначалу изображение было расплывчатым, как сквозь толщу воды, но постепенно контуры становились отчетливее и резче. Он увидел себя на краю деревни, куда был послан из Чэнду с группой других школьников. Шестнадцатилетний юноша, который задавал себе слишком много вопросов. Полинялый мундир солдата Народной армии висел мешком на слишком щуплом для его возраста теле. Он был пуглив и ни с кем не заговаривал первым. Даже если его о чем-то спрашивали, отвечал тихо и односложно.

Он вдыхал теплый горный воздух и подставлял лицо приятному ветерку, который зимой приносил холодную влагу и становился опасным для жизни. Каждый четвертый приятель Дэвида умер в тот год от воспаления легких. Но в ушах отдавались эхом громкие голоса выживших, их песни и крики ликования, словно и не было этих тридцати пяти лет. Одной жизни мало, чтобы забыть такое.

Дэвиду требовалось отвлечься, он не хотел вот уже в который раз пересматривать этот фильм. Поэтому подошел к стереоустановке и поставил диск с музыкой одного европейского композитора. Кажется, Шопена. Они с Полом нередко слушали его, когда играли в шахматы. Однако сегодня Шопен не помог, и Дэвид положил бесполезный диск на полку.

Представление продолжалось. Он видел туманный день в горах Сычуаня. Окрестные рисовые поля лежали окутанные тучами, как будто небо и земля были одно. Группа красных гвардейцев маршировала по болотистой земле. Впереди – командир бригады. Они размахивали красными знаменами, ветер разносил по долине их звонкие голоса. Так поют те, кому неведомо сомнение. Дэвид топал по земле онемевшими от холода босыми ногами. Он понятия не имел о том, куда они идут. Краем уха слышал что-то о показательном процессе над контрреволюционерами и буржуазными элементами и древнем буддистском храме высоко в горах. Но не особенно об этом задумывался, в общем, ему было все равно.

Наконец они достигли цели. Храм – довольно большой – лежал в бамбуковой роще и был окружен каменной стеной с массивными деревянными воротами. Они оказались заперты, что еще больше разозлило молодых революционеров. И эти монахи еще осмеливаются чинить им препятствия – им, передовому отряду китайской молодежи! Красные гвардейцы неистовствовали, трясли ворота и пытались лезть на стену, пока не громыхнул тяжелый затвор и на пороге не показался древний старик в серой холщовой рясе – единственный обитатель этого места. Он был лысый и тощий, с ногами, похожими на две обструганные палки. Щеки его ввалились, глаза запали, длинная белая борода поредела. Молодые люди испугались от неожиданности. Неужели этот почтенный монах и есть контрреволюционер, декадент и буржуазный прихвостень?

Из оцепенения группу вывел громкий окрик бригадира:

– Да здравствует великий председатель Мао!

Тот видел нерешительность на лицах товарищей и понимал, что тем нужен толчок, команда. Кто-то должен был напомнить им, зачем они сюда явились. Грубо отстранив монаха, он дал приказ к штурму. Толпа ввалилась во двор, круша все на своем пути. Они вышибли двери, и Чжан был вместе с ними. Он чувствовал, что сейчас должно произойти нечто значительное, и не хотел оставаться в стороне.

Вот первые штурмовики ворвались в зал для медитаций. Они выволакивали оттуда горы книг, манускриптов, стенные доски для письма, статуи Будды, рисунки и сваливали все в кучу во дворе. Дэвид видел, как к небу взметнулись языки пламени. Отыскав спальный угол монаха, погромщики мочились и испражнялись на его постель.

Старик все это время молча стоял в стороне. В его глазах не было ни возмущения, ни страха. Толпа рассвирепела еще больше. Вскоре от зала для медитаций остались одни воспоминания. Все, что могло сгореть, сгорело, прочее было разбито, сломано, перемазано фекалиями. Но монаха никто так и не решился тронуть, его спокойствие казалось вандалам зловещим.

Наконец силы покинули погромщиков. Как ни были молоды воины революции, несколько часов неистовой борьбы с «декадентским прошлым» измотали их. Поначалу, один за другим, они опускались на землю и подолгу сидели среди обломков и куч пепла, а потом через те же ворота потянулись назад, в деревню. Вскоре из гвардейцев в монастыре остались только бригадир и Дэвид.

Оба в задумчивости озирались по сторонам. Восемнадцатилетний Тан Мин Цин отличался недюжинной силой и ростом превосходил Дэвида на целую голову. Решительный, с правильными чертами лица, он словно сошел с пропагандистского плаката Коммунистической партии. Чжан смутился. Он не знал, что задумал Тан и насколько его, Дэвида, присутствие вписывалось в планы бригадира. Почему он не ушел с остальными? Удержало его здесь любопытство или он действительно решил помочь Тану в чем бы то ни было. В конце концов, Чжан давно знал бригадира, они выросли на одной улице в Чэнду. До культурной революции оба ходили в одну школу. И когда полгода назад Тан пришел в деревню со своей группой красногвардейцев, Чжан оказался единственным, кто его знал. Тем не менее дружбы между ними так и не возникло. Для этого Дэвид был слишком тихим, а Тан шумным. Бригадир никогда не питал уважения к своему робкому земляку.